Поврежден левый голеностопный сустав. Могло бы быть сотрясение, не окажись у парня шлема, так что спасибо напутствиям матери из детства. Но самое интересное – это то, как виновница происшествия извинялась перед жертвой. Парень оказался не дурак и, пока они вместе с моей зареванной коллегой ехали в скорой, договорился насчет ежедневного завтрака в течение трех недель. Не жирно ли? Возможно. Имеем ли мы право судить? Конечно, нет.
Так что уже где-то девятое утро они ездят по разным ресторанам, проедая деньги метательницы сумок. Потом приезжают в офис, и тогда лихач остается с нами еще на часик, так как у него нет работы. Все успели узнать его. Он настоящий экстраверт, умеющий менять тему разговора, как ему вздумается. Не верит в Бога. Отец – какая-то шишка, а маму потерял, когда перешел в одиннадцатый класс. Рак. Закончил местную академию, причем выиграл грант. Не пьет кофе. Любит и одновременно ненавидит рисование, потому что в детстве из него насильно пытались сделать второго Пикассо. Раньше курил сигареты Camel, но после смерти брата перестал. Мотоцикл достался ему как раз от брата. После похорон родственники расхватали даже крохотные ценности, и лихач остался только с мотоциклом и старым кошельком Campo Marzio. По сути, хороший парень, который славно держится для этой жизни. Разговоры с такими людьми нельзя назвать пустыми. Наоборот, каждое слово имеет смысл, а диалог легко рождается сам. Сложная жизнь создает мудрые души. Люблю такое – что-то, что можно назвать живым.
Я шагаю в его сторону, намереваясь отлично провести время. Лихач, опираясь на самый дешевый костыль, какой мы смогли найти, идет навстречу, умудряясь пожимать руку каждому на своем пути. Хватка крепкая, но доброжелательная. Легкий кивок головы в знак уважения. Он знает правила.
– Доброе, – лихач выше и крупнее меня. Мне надо либо задирать голову, как последнему идиоту, либо смотреть снизу вверх, как кокетка, заигрывающая глазками. Я выбираю смотреть на костыль. – Ну как, держишься?
– Конечно. По-другому ведь не умеем, – понимающий смешок, улыбка. Глядя на желтые зубы лихача, я снова вспоминаю о том, как хочу закурить. Надо срочно отвлечься.
– Давай зайдем внутрь, а то…
– Смотри! – перебивают меня уже в третий раз за утро. И, к сожалению, в последний. Видя, как в мою сторону летит огромный камень, тень от которого становится все больше, собеседник не придумывает ничего лучше, чем крикнуть обычное «смотри». И то, этот спасительный возглас я слышу где-то на задворках сознания, будто бы находясь в густом и темном тумане.
Сначала я чувствую, как в макушку больно ударяет что-то тяжелое, похожее на неожиданный подзатыльник. Сквозь смазанные мысли пробирается осознание, что давление сверху слишком сильное, и ноги подгибаются. Слышу ли я хруст собственного черепа? Нет. Успеваю ли я крикнуть что-то напоследок? Конечно, нет. Я даже не вижу, как лужа крови растекается по асфальту. Просто потемнение. Ощущение ничего.
Будь вы в тот момент рядом, вы наверняка застыли бы в шоке, не веря, что все это взаправду. И так же, как мои коллеги, начали бы паниковать, в ужасе вертя головой по сторонам в поисках инструкции «Что делать, когда увидел труп не в кино?». В такой атмосфере сложно понять причину, по которой на голову человеку прилетает кусок небоскреба. Но если ваша психика прочная как сталь, а ужастики всегда были самым любимым жанром, то самолеты, которые врезались в верхушки зданий-близнецов, стали бы более интересными, чем умирающий человек. Тогда прилетевший из ниоткуда камень отлично вписался бы в картину, которую называют «Одиннадцатое сентября две тысячи первого года».