Гейб поднялся на ноги, и Майя встала с ним, продолжая держать его за руку.
— Пойдем, — сказал Гейб. — Они ждут. У нас совсем мало времени.
— Нет, у нас его будет много.
Майя отпустила руку Гейба и побежала собирать вещи. Затем она обернулась, посмотрела на него через плечо и добавила:
— Обязательно будет.
Вашингтон, округ Колумбия
Алена проснулась, словно от толчка, резко втянула в себя воздух и слегка покачнулась на стуле. Спина онемела, над правым глазом пульсировала сильная боль. Солнце светило слишком ярко, она подняла голову и отвернулась, пытаясь устроиться за письменным столом Дэвида, в его кабинете, где уснула прошлой ночью.
К ней вернулись нежеланные воспоминания. И хотя ей очень хотелось снова заснуть, это так и не удалось.
Звякнул дверной колокольчик, и его эхо звучало мучительно долго.
— Сукин сын, — хрипло пробормотала Алена.
Она выпрямила спину, вытянула руки и сбросила на пол стоящий на столе стакан из-под виски. Он упал на бок, и несколько унций янтарной жидкости растеклось по деревянным половицам, собираясь в шарики, словно ртуть.
Быть может, колокольчик уже звонил? Возможно, именно он разбудил ее?
Алена встала, отодвинула стул, бросила мрачный взгляд на разбитый стакан, словно он сам спрыгнул со стола навстречу собственной гибели, чтобы разозлить ее. Неуверенной походкой она подошла к открытой двери кабинета и остановилась, с недоумением глядя на предмет, зажатый в левой руке. Алена опустила глаза и раскрыла ладонь. Она вспомнила, что вчера вечером она перебрасывала эту вещь из одной руки в другую, погрузившись в глубокие размышления, и постукивала ею по письменному столу. Алена так и заснула, вцепившись в нее, словно это священный талисман.
Она стояла и смотрела на лежащий на ладони осколок гладкой вулканической породы немногим больше детского шарика.
Снова зазвонил колокольчик.
— Проклятье! — воскликнула Алена и швырнула камень в комнату.
Он угодил в одну из океанских лоций, которую Дэвид закрепил на стене, и упал на пол, не причинив никакого вреда.
Карты и вырезки из газет все еще оставались на прежнем месте, на письменном столе были разложены карты, образцы камней и фотографии лежали на полках вместе с книгами и журналами ее внука.
Окончательно проснувшись, Алена повернулась к ним спиной и поспешно спустилась по лестнице. Она провела руками по серебристым волосам, растрепавшимся во время сна, и разгладила черную блузку, которую не снимала со вчерашнего вечера.
Когда она отперла дверь, то увидела на пороге генерала Генри Вагнера, с грустным выражением раскаявшегося ребенка на лице.
— Алена, — сказал он.
Она подняла руку и принялась массировать правый висок.
— Хэнк, заходите. Мне не помешал бы флакон с экседрином.
Оставив гостя на пороге, Алена решительно направилась на кухню. Глаза чесались. У нее возникло ощущение, будто кто-то загнал топор ей в череп и сейчас пытается вытащить его.
Должно быть, генерал закрыл входную дверь и последовал за ней, — когда Алена нашла экседрин, наполнила стакан водой и выпила одну за другой четыре таблетки, он стоял на кухне в полудюжине футов у нее за спиной.
Рост Хэнка Вагнера составлял шесть с половиной футов, а его тело могло бы принадлежать бывшей звезде американского футбола. В пятьдесят два или три года он не пытался бороться с лысиной и прогрессирующей близорукостью и носил очки в золотой оправе с толстыми линзами. Иногда суровый, неизменно настойчивый, генерал всегда казался Алене достойным человеком, верящим в свое призвание. И хотя она не могла бы назвать его другом, Алена испытывала к нему огромное уважение.
За одиннадцать лет, которые прошли с тех пор, как Хэнк Вагнер стал ее начальником, он никогда не приходил к ней домой. Более того, он ни разу не появлялся и в ее офисе.
— Алена, вы представить себе не можете, как я сожалею, — сказал он.
Она хотела было сварить кофе, но тут же поняла, что тогда придется предложить Вагнеру остаться.
— Благодарю вас, генерал.
Если его и обидела официальность ее обращения, Хэнк Вагнер не подал виду.
— Как вы?
Алена попыталась сухо улыбнуться, рассчитывая, что ее улыбка будет трагической и печальной, но получилась лишь горькая гримаса.
— Моя дочь, Мари, мать Дэвида, разорвала со мной отношения.
Крупный мужчина поежился.
— Я сожалею, это ужасно.