— Ума не приложу, когда же мог испачкать? Неужели Микелина? И не сказала, старая, испугалась… Да нет, верно, сам, случайно. Хотя… оттирается, — он усердно принялся скоблить краску ногтем, — если хорошим мылом… Только все равно в этом месте цвет поблекнет. Жаль, не смог вам угодить. Но все же… давайте, приложим, посмотрим, пока сумерки совсем не опустились.
Он протянул ткань Лене. Та стояла без движения. Ему ничего не оставалось делать, как самому накинуть розово-апельсиновый шелк ей на плечи, попытаться закрепить его, ненароком прикоснувшись к девичьей груди. Она качнулась вслед за отлетевшей ладонью. Но не зря же писал Фоскарини: «Нет ничего опаснее женщины для мужчины, а мужчины для женщины: оба они солома и оба огонь».
Лене не пришлось жалеть о случившемся. Сила Сандро сочеталась с мягкостью, уверенность в себе — с нежностью. Руки были теплыми, губы умели произносить ласковые слова.
Лена вернулась домой почти счастливая - с пылающими щеками, с губами, припухшими от страстных поцелуев. Она и не собиралась скрывать, что стала близкой Боттичелли. Гордость собой и даже некая победоносность появились в ее взоре. Симонетта смотрела да нее не без удивления, но выпытывать подробности, конечно, не стала. Впрочем, и так все было ясно. Зато Лене не терпелось похвастаться. И чтобы предупредить излишние излияния, чтобы потом — мало ли как сложится жизнь? — ни той, ни другой не пришлось жалеть о выговоренном, Симонетта сказала:
— Сер Анастасио и маэстро Джорджио в круглой гостиной, там и добрый Тосканелли. Пойдем поприветствуем их. Наш доктор Паоло — кладезь мудрости. Уж и так пропустили что-нибудь интересное. Пойдешь?
— Нет!
Лена сейчас могла говорить лишь о любви. А там?.. Выслушивать разглагольствования нудных стариков? Уж лучше поиграть на виоле или просто посидеть в темноте, мечтая о следующих встречах с Сандро и о времени, когда она будет запечатлена на века в образе крылатой Ники или дарующей любовь Венеры…
Сандро продолжал вдохновенно трудиться над «Благовещеньем». Симонетту не тяготило молчание во время длинных сеансов. Она с детства, находясь подолгу в одиночестве, привыкла занимать сама себя: фантазировала, размышляла. Лене же, деятельной по натуре, гораздо тяжелее давались часы работы Сандро. Ну, если бы писали ее, она потерпела б, а так!.. Она пыталась заговаривать с художником — он не отвечал, стала напевать вполголоса — Сандро нахмурился. Наконец, поднялась, чтобы поправить сбившиеся шторы, тогда он ласково, но неумолимо выдворил ее из комнаты, сел на место и — странно — почувствовал освобождение.
Быстрее, увереннее заскользила кисть. Молчание милой донны было столь естественным и одухотворенным, что скорее связывало, чем разъединяло Боттичелли и его модель.
Но настал час, когда лицо и руки были уже выписаны, да и одеяние почти закончено. Складки плаща и платья — дело техники, и Симонетту можно было бы освободить. Но как жаль! И еще о сеансе — последнем — попросил он юную донну. А получив согласие, разрешил ей вести себя как заблагорассудится: двигаться, разговаривать, петь, танцевать… Сказал, что надо вдохнуть жизнь в полотно, а он сможет это сделать, лишь увидев оживление на ее лице.
— Но я не могу двигаться без цели, а говорить… О чем вы хотели бы побеседовать?
— Неважно, донна Симонетта. Картина почти завешена. Вам нравится?
— Я не смотрела. Не смела без вас…
— Ах, так? Теперь уже можно.
Симонетта подошла к художнику.
Неужели она причастна к созданию этого чудного полотна? Да, похоже на нее, но разве дело в сходстве? Каждая линия пела, и, составляя слаженный хор, ни одна из них не терялась. Гармония — вот слово, первым пришедшее ей на ум.
Сандро не торопил ее.
— О, как прекрасно! — выдохнула Симонетта.
Боттичелли тоже был удовлетворен и не сомневался, что картина понравится заказчику, то есть — Лоренцо Медичи, а значит, почти всем. Почти.
— Я счастлив, что вы не сочли время, проведенное здесь у окошка, пустым. Тоже считаю, что «Благовещенье» удалось… удастся. Тем с большим трепетом буду ждать оценки одного человека.
Если бы Лена присутствовала в комнате, она, уже считая себя близкой подругой художника, подумала бы, что речь идет о ней. Сандро продолжил после недолгого молчания:
— И даже знаю все недостатки, которые он, доброжелательно посмеиваясь, станет перечислять.
— О! Синьор Боттичелли! — горячо заговорила Симонетта, прижимая ладони к груди. — Разве можно угодить всем? Трудно представить человека, которому не понравилось бы «Благовещенье». А вы просто не слушайте этого брюзгу. Знаете, что сказал Марциал в ответ на подобные упреки? «Ты мне пеняешь, Велокс, что длинны мои эпиграммы. Сам же не пишешь их вовсе! Право, короче нельзя!»