— Что-то припоминаю. Но как же синьора очутилась вдали от Тосканы?
Мелисса начала свой рассказ.
… Пятнадцать лет прошло с весны 1452 года, когда Фридрих III, получив из рук папы венец и отпраздновав свадьбу с Элеонорой Португальской, проезжал во главе полутора тысяч всадников через Флоренцию. С величайшими почестями принята была императорская чета Синьорией и Медичи, правителями Тосканы. Так вот, на балу, где собрались самые родовитые и богатейшие семейства, сиятельная Элеонора спросила о чем-то юную Мелиссу — уж и забылось о чем, настолько незначащим был вопрос, — и в ответ услышала удивительный голосок, в котором звенели то ли льдинки, то ли хрусталинки. «Вы, верно, чудесно поете, милая девушка?», — спросила императрица. Мелисса смутилась. «О да, Ваше Величество!», — ответили за нее родственники, не догадываясь, на что уготовили свою темнокудрую красавицу. Элеонора только начинала жизнь в образе императрицы, и в новом дворце, в далекой Германии, она желала быть окруженной самыми талантливыми, красивыми и значительными людьми. По ее велению Мелисса Пацци была включена в императорскую свиту. И все бы ничего, если б, расставаясь с Флоренцией, девушка не оставляла здесь свою сердечную привязанность — кареглазого стройного Дино Лиони. Обоюдная страсть была тайной. Не было и помолвки. Не кровная месть, а всего лишь неприязнь разделяла дома Пацци и Лиони, но этого оказалось достаточным, чтобы стена между влюбленными воздвиглась неодолимо. Пацци был по богатству вторым родом во Флоренции, а, может быть, и первым — никто же не считал до флорина содержимое кошельков и сундуков. Тем более что Медичи, торчавшие у них костью в горле, пользуясь властью — по заслугам ли? — перемешивали свое родовое и приобретенное богатство с собственностью Синьории, то бишь — народною. То была не зависть. Завидовать — равно унижению! Это была плохо скрываемая ненависть. Пацци отказывались видеть процветание Флоренции при управлении Козимо Медичи, будто не замечали красоты зданий, возводимых на его средства, умаляли не только влияние и богатство, но также щедрость и рассудительность соперника. А род Лиони, многим обязанный Козимо, всячески поддерживал и прославлял его. И этим все сказано.
Мелисса покинула Флоренцию. Лишь жаркие письма продолжали связывать влюбленных. И, наконец, Дино не выдержал, устремился на призыв из далекой Германии. Думал, что, если уж благословит его брак с Мелиссой сам император, то родственники не посмеют противиться и примут их обратно. Но как объяснить решение об отъезде? Мол, поедет учиться. Во Францию. А потом что-нибудь еще придумается. Но, к несчастью, началась война между флорентийцами и королем Альфонсом. Его побочный сын уже вторгся на землю Тосканы.
«Дух, коему послушно наше тело…», — писал Петрарка. Ах, если бы согласие царило между ними! Чуть только угроза ослабела, Дино, не слушая увещеваний и проклятий ничего не понимающих родных, двинулся на север. Повод был найден: мессер Аньоло Аччаюоли отправлялся Синьорией послом к королю Франции — с просьбой о поддержке Карлом VII. И дорогой Дино отстал, «потерявшись», устремился ко двору Фридриха, скрывавшему прекрасную Мелиссу. Дальше до поры до времени все шло хорошо. Элеонора, преисполнившись добросердечия, не без сожаления согласилась расстаться с флорентийской певуньей. Император, перед которым, заливаясь слезами, на колени упали влюбленные, расчувствовался и милостиво согласился дать письмо о своем заступничестве. Их снабдили средствами на обратный путь. Но тут вмешался злой рок, и на галеру, неспешно движущуюся к отчему порогу, напали турецкие корсары. Мелисса, уже будучи в тягости, едва увидев кривую саблю, занесенную над головою мужа, потеряла сознание. И очнулась уж на турецком борту. Руки бы на себя наложила, но Лена уже жила в ее чреве…
Рассказ длинен, но иначе нельзя… Дальше — рынок рабов в только что завоеванном янычарами Константинополе. Могло быть и хуже! Назым, купив ее с приплодом, тут же заверил, что не рабыней она будет, а хозяйкой. И не обидел ни разу. Но то — Назым. Мало ли нагляделась она на слезы христианок, попавших в безраздельное владение к туркам. О себе она не думает. Ничего здесь не поправишь. Двое малышей уж нажито с Назымом. И к Лене он неплохо относится.
А что ждет дочь? Одна мечта осталась: хоть девочка пусть вернется в благословенную Флоренцию. Так может, добрый синьор доставит ее в Италию? А то Назым поговаривает о Ленином замужестве. Не дай-то ей турка, Всевышний!..
Донато и Марко считали себя достаточно удачливыми, а значит, следовало от щедрот небесных благотворительно пожертвовать чем-либо в пользу менее счастливых.