Друг.»
Вот до чего дошло! Марко кинулся к комнате жены. Но спешка да гнев — плохие советчики. Открыл дверь, а с чего начать, что сказать, не знает. Симонетта смотрела со спокойным удивлением. Шагнула к нему:
— Что-нибудь случилось?
— Случилось… Это я вчера еще вас спросил, что произошло. Но все молчали. А можно было просветить меня об упрочивающихся связях с домом Медичи. Чтоб не от чужих людей узнавал. Вот, читай!
Симонетта неохотно протянула руку за письмом. Дочитала. Марко думал, что она тут же кинется ему в ноги, будет молить о прощении, но лицо ее оставалось по-прежнему ясным — ни особой бледности, ни краски смущения. Положила бумагу на стол.
— Ну, что молчишь? Если ложь, так изволь опровергнуть.
— Знаешь ли, Марко, на каждый факт можно смотреть из разных окошек.
— Не уходи от ответа. Это тебе не философский диспут в салоне Медичи. Было или нет?
— Ты имеешь в виду танец? Да, я танцевала с синьором Джулиано Медичи в завершение праздника на рождество Иоанна Крестителя, куда я отправилась по приглашению донны Лукреции Торнабуони-Медичи с разрешения своего свекра, сера Анастасио. После танца экипаж Медичи сразу доставил меня домой. О времени возвращения можешь узнать у отца, он еще не ложился спать. Америго явился еще позже. Ты меня попрекаешь злоупотреблением цитатами, но, прости, как же и тут не припомнить слова Теренция: «На гладком тростнике узлов ты ищешь». Если бы вы запретили мне отвечать на приглашения Медичи, я могла бы отказаться, ссылаясь на запрет. Но его не было, и я посчитала неблагодарным отклонять искреннее добросердечие донны Лукреции, которая с первой минуты знакомства напомнила мне матушку.
Гнев Марко не мог найти выхода. Как все умудрилась повернуть его женушка! Святая невинность! Да если б дело касалось моряка или ростовщика… Да если бы не смотрела так, с сочувствием, будто именно Марко нуждается в жалости, он проучил бы ее, как всякий нормальный муж. И даже если не зашло слишком далеко, для острастки, хлестанул бы плеточкой разок-другой. Она бы поревела, как всякая баба, и прощения попросила, и он — не каменный ведь — отпустил бы грех. А то застыла изваянием, только ресницы дрожат. Не иначе как чувствует себя защищенной — против Медичи кто отважится выступить?.. Вот незадача! А может, еще и посмеивается про себя? Губы дрогнули… Скажет хоть что-нибудь наконец? Извинится?..
— Марко, разреши мне еще раз глянуть на послание.
— Зачем?
— Почерк показался знакомым.
— Это меняет суть дела?
— Нет. Просто интересно.
— Ах, ин-те-ре-сно! — Марко постарался вложить в интонацию все свое возмущение. — Ну, посмотри, посмотри… — И снова передал ей уже было спрятанный листок.
«Кто же мог узнать нас за масками? — думала Симонетта, глядя на слово «Марциала», написанное, конечно же, измененным почерком. И тут ее словно кто-то подтолкнул. Она вспомнила, как учитель Франческо выбирал для задания — перевода на греческий — лишь те эпиграммы Марциала, которые не могли смутить девичий ум. Маэстро на минутку вышел, а Лена, по обыкновению сидевшая в уголке, скользнула к его столу, отодвинула закладку и, подмигнув Симонетте, успела прочесть как раз приведенное в подметном послании, и еще — про Квинта, который в кривую Таиду влюблен. Тут вернулся Франческо и пригрозил, что выдворит Лену вон, если та еще раз вскочит с места.
А если не она? В отношениях с Марко это уже ничего не меняло. Даже если и была между ними теплота, так теперь сплыла. Знать хотелось просто из пристрастия к истинам. Симонетта поднесла листок ближе к лицу. Почудилось? Вдохнула еще… Да, верно, еле заметно пахло духами. Духами Лены.
— Ну, лизни еще, — буркнул Марко. — Знаешь, чьих рук работа что ли?
— Нет, — ответила она, отдавая злополучное письмо.
Зачем же это понадобилось Лене? Ведь не было случая, чтобы отказала ей в какой-нибудь просьбе, не поделилась украшением, отозвалась о ней нелестно. Завидует? Но чему? Отношениям с Марко? Вряд ли. Это Симонетте давно уж следовало завидовать чувствам между Сандро и ею, где стремление к близости было обоюдным. Увлечению Джулиано Симонеттой? Но неужели не догадывается, что печаль присутствует третьей при их встречах?..
— Надо ли тебе говорить, — голос Марко вдруг стал менторским, — что репутация порою дороже целого состояния? И я не хотел бы, чтобы имя моего рода склоняли все кому не лень…
«Поздно, — подумала Симонетта, — да если б и раньше… Никогда не верила в Судьбу, а тут… Ну как ему объяснить, что от меня совершенно ничего не зависит, все складывается будто помимо моей воли и желания…»