— Пустое. Все искал случая отблагодарить чем-нибудь донну Симонетту за безропотное позирование для «Благовещенья».
— Это было совсем не трудно, — улыбнулась Симонетта.
— Тем лучше. Мы, наверное, не увидимся до осени. Желаю хорошо отдохнуть.
— Спасибо.
В дверях Боттичелли встретился с Марко, и ему тоже пожелал доброго отдыха и удачи в делах. Уф!.. Кажется, успешно справился с поручением Джулиано. Неподалеку увидел Пьеро, подмастерье Козимо Росселли. Тот топтался, поглядывая на окна Веспуччи.
— А тебе чего здесь надобно? — стараясь придать голосу строгости, проговорил Сандро.
— Ничего. А что? — спросил мальчишка, независимо выставив вперед левую ногу. — Я кому-то мешаю?
— Мешаешь — не мешаешь, а иди-ка ты гулять подальше. — Более того, Сандро взял его крепко за руку и повел за собой.
— Никак маэстро приглашает меня в гости? — ухмыльнулся Пьеро.
— А что? Охота?
— Почему бы и нет? Особенно, если есть, что поесть.
— Козимо тебя голодом морит?
— Он уехал. В Пизу. Выгодный заказ подвернулся.
Сандро сразу усадил его за стол, порылся на полках, отыскал черствеющий хлеб, головку лука, сыр подсохший сверху. Хорошо, старая Микелина купила для художника утром кувшинчик кислого молока, и в нем еще кое-что булькало. Приходится иногда жалеть, что в доме нет настоящей хозяйки.
Сандро скормил все тощему юнцу, вышел отнести тарелку на кухню, вернулся, а Пьеро уж и нет, и дверь в мастерскую открыта. Сандро — туда, а этот негодник с критическим видом копается в набросках, но там лишь Симонетта, Симонетта… Сандро схватил мальчишку за шиворот и выволок из мастерской. Он был настолько ослеплен гневом, что потом не мог вспомнить, какими проклятьями осыпал Пьеро. Тот опустился на пол в углу, съежился, прикрыл голову ладонями. И Сандро вдруг опомнился: на кого руку поднял? На беззащитного. Уже спокойнее сказал:
— Мог бы и разрешения спросить! Ишь, расхозяйничался…
— Простите, маэстро. Я не думал. Козимо мне всегда все показывает, и маэстро Гирландайо тоже.
— В следующий раз будешь знать!
— Ага! — Только что Пьеро выглядел самым несчастным человеком на свете, а теперь улыбается лукаво.
— Ну, я пойду?
— Домой?
— Домой.
— Погоди. — Сандро скрылся в мастерской, вернулся обратно с куском холста и кое-какими красками. Он-то знал, как поначалу не хватает денег на то и другое. — Вот, возьми. — Сандро отдавал краски более для себя, чем для Пьеро, освобождаясь этим от ощущения вины перед мальчишкой.
— Это мне? — глаза Пьеро недоверчиво блеснули.
— Не хочешь — не бери. — Сандро сделал шаг назад.
— Хочу, хочу! — кинулся к нему ученик Козимо Росселли. — Спасибо. Вы меня очень выручили. Как раз собирался писать новую картину, а материи нет. Я в долгу не останусь. Как разбогатею, верну сторицей.
И будто корова его языком слизнула. Сандро поглядел вслед: «Ну и мальчишка! Себе на уме, однако». Он вспомнил, что собирался к Джулиано, а Пьеро перебил его планы. И если сейчас не поспешить на виа Ларга, придется ложиться спать на пустой желудок.
Пьеро же, тем временем, словно влекомый нечистой силой, несся обратно к дому Веспуччи. Темнело. Невежливо являться с просьбами, когда семья, отужинав, наслаждается вечерним покоем.
В чем он был прав, так это в том, что Веспуччи только что поднялись из-за стола. Но до покоя ли было Марко? Пришлось по делам побывать в разных концах Флоренции, и все не оставляло чувство, что бросают на него любопытные взгляды, что-то шепчут за спиной. Сначала думал, что мерещится, отругал себя за мнительность, стал забывать, отвлекаясь делами, и вдруг в упор увидел любопытствующий взор с иронической улыбкой на лице совершенно незнакомого человека. Так и передернуло. Подошел к нему:
— Синьор желает мне что-то сказать?
— О, нет! Вам показалось, — незнакомец отступил, стирая улыбку с физиономии.
Марко продолжил свой путь. И понятно, отчего был не в духе. А тут еще этот Сандро со своим щенком. Дорого бы Марко отдал, чтобы узнать, отчего песик назван столь странно? Мало ли добрых собачьих кличек.
— Так и будешь кричать ему: «Амор, Амор! Будто бога любви призывая? — спросил он у Симонетты.
Та потупила взор:
— Если тебе неприятно, не буду.
Ишь, какая послушная, словно и помыслов других нет, только — как угодить дорогому муженьку. Но Симонетта, помолчав, продолжила:
— Наверное, он уже привык к своему имени и, если ты не против, я его буду звать как-нибудь созвучно. Амор… Амарор… — и сама удивилась произнесенному. Любовь… Горечь… Любовь, переходящая в горечь. Вспомнились рассуждения Лоренцо о теснейшем переплетении радости и печали: «Горькие и сладостные стороны любви… счастье и несчастье… жизнь сохраняется, пока длится равновесие сил и война между ними…»