Марко ожидал увидеть гораздо большее запустение. Дом с небольшим садом достался лично ему в наследство от бабки с материнской стороны. Но все недосуг было заниматься им. Одно время он даже намеревался продать усадьбу, но вовремя опомнился. Нужды в деньгах не было. А цены на дома поднимались с каждым годом. Вот сынок подрастает, в один прекрасный день придет и скажет: «Не ты ли дал мне жизнь? А раз так, помоги и на ноги встать. Тут Марко ему ответит: «Я уж давно все обдумал. Вырос ты в селе. К крестьянскому труду привычен. И хорошо тебе будет здесь. Принимай усадьбу в подарок, обзаводись семьей, владей хозяйством, и мне, на старости лет ушедшему от дел, в сельской глуши отрадно будет дни доживать, поглядывая на Теодору, нянчившую внучат».
— Марко, не правда ли этот плющ великолепен!
Марко, вздрогнув, обернулся к Симонетте, восхищенной плетями с сочными темно-зелеными листьями, за которыми и не углядеть было каменной кладки. Случайно ли она произнесла слово «великолепный»? И раздражение, сомнения вновь всколыхнулись в его душе. Ведь не иначе как Великолепными называли братьев Медичи. И даже, если непроизвольно вырвалось слово, не подтверждает ли оно, что помыслы Симонетты так и остались на виа Ларга? И щенок этот подозрительный вьюном крутится у ее ног.
— Амарор! — рассмеялась она, едва не споткнувшись о песика.
— Да, плющ хорош, — кивнул Марко, ловя себя на желании пнуть носком башмака черно-белый тявкающий комочек. — И дом не требует серьезного ремонта, хоть и стар. Тебе здесь нравится, надеюсь?
— О да! Сразу, стоило выехать за стены Флоренции, я почувствовала, как стало легче дышать. Обычно мы ведь раньше перебирались за город?
Марко недоверчиво посмотрел на супругу — искренне ли она говорит. И не разберешь — опять спокойно-непроницаема.
— Ты же знаешь, я не мог вернуться раньше! — И не удержавшись, добавил: — Впрочем, кажется, тебе без меня и во Флоренции неплохо было…
Молчит. И ответить нечем. Нагнулась, вроде за травинкою, сорвала, к лицу поднесла, стоит, покусывает беловатый кончик. Наконец устало произнесла:
— Опять?..
— Опять, опять… — сварливо буркнул Марко и зашагал к летнему очагу, откуда аппетитно тянуло запахом поджаренного мяса. И следа не осталось от мыслей про Теодору и сына — только бешенство от мягкой неприступности Симонетты.
Вкусный ужин, стаканчик кисловатого винца успокоили. Он перед сном даже прогулялся к пруду, на берегу которого собралась молодежь, затеявшая игры вокруг костерка. Марко устроился в глубокой тени, чтобы своим присутствием не смущать девушек. А они, пошептавшись, запели. О чем? Да о любви же, конечно! О жарких объятиях, о тоске вдали от возлюбленного. Что за наваждение? Марко зажал ладонями уши. Вот от группы парней отделилась темная фигура, приблизилась к девушкам. Тоненькая певунья поднялась ему навстречу, и они, слившись воедино, исчезли среди виноградных кустов. Марко тихо выругался и побрел назад к усадьбе. Ему не нужна любовь. Нет, не совсем так. Он никогда не влюблялся и не желал этого. Уж на что Франческо Петрарка был искушенным в любовных переживаниях, но не он ли сказал: «Что такое любовь, как не позорное и несправедливое рабство?» Марко не хотел становиться рабом даже своих чувств, поэтому не допускал в них любовь. Но, избежав одну ловушку, он угодил в другую. И если о наличии его любви к Симонетте можно было поспорить, то ревность, без сомнения, за последние дни расцвела в душе пышным цветом.
Марко вернулся в дом, уже зная, что ему нужно для обретения душевного равновесия: сломать спокойствие Симонетты. Он спустился в погреб, нацедил чарку вина. Медленно выпил и подошел к комнате, выбранной для себя женушкой. Прислушался. Тихо. Темно. Заходить или нет? Потоптался у двери, потом резко дернул ручку: муж он, в конце концов, или не муж?!. Симонетта проснулась, забормотала что-то об усталости, о суматошном дне. Но тут же смирилась с неизбежным: сопротивление только удлинит время супружеской повинности. Кары?.. Ну да. За что? За уважение, почитание и восхищение в глазах флорентийцев.
Кажется, все?.. Можно вздохнуть свободнее.
Марко, влажный от пота, чуть отодвинулся, глубоко зевнул. Ложе было слишком узким для двоих — он повернулся и едва не свалился с него. Сел на постели, потянулся за своим бельем, брошенным прямо на пол, вдруг охнул:
— Что за дьявол? Почему мокрое?..
Вопрос был риторическим, но Симонетта вежливо спросила:
— Может быть, ты пролил вино?
— Уж не намекаешь ли, что пьян?
— Вовсе нет, но мог ведь оступиться в темноте?
— Нет! — Он поднес ткань к самому носу, принюхался. — Не пойму… Уж не твой ли щенок мне все обмочил? Где он?