Снова заиграла музыка, но в ней уж не было особого благочестия. «Вива танцы!» — прокричал Пулос. И все, кто любил танцевать или хотел насладиться зрелищем, поднялись из-за столов, сполоснули или вытерли полотенцами руки, прошли в зал, освобожденный от кресел. Женщины в особой комнате, полной зеркал, поправляли прически в предвкушении продолжения праздника.
Музыканты заиграли еще веселее. Вприпрыжку скакал Пулос, забавляя гостей. Но кто откроет бал? Все взоры устремились на Лоренцо, Джулиано и их дам. Мало кто знал, что Клариче ждет второго ребенка, чувствует себя весьма неважно и танцевать не собирается. Лоренцо с нею отступил, предоставляя право первого па брату. И Джулиано церемонно пригласил к гавоту Симонетту. Первый круг они прошли вдвоем. И никто не проронил ни слова. Лишь смотрели люди на пару, имя которой было — совершенство: столь изящен и горд был он, столь грациозна и нежна — она. Но вот вступили в танец другие пары, внимание гостей рассеялось, хотя предстояло им еще не раз возвращаться в воспоминаниях к чудной картине.
Джулиано смог, наконец, прошептать несколько слов в розовеющее ушко. Еще танец, еще… Потом новомодные гавоты и менуэты сменились вензеппой и веселым брандо. А когда танцующие приустали, всех позвали смотреть комедию с античным сюжетом про близнецов, брата и сестру, терявших и находивших друг друга. Представление — для пущего веселья — было сдобрено недоразумениями не вполне пристойными, и некоторые особо благочестивые гости делали вид, что это им не по нраву: морщились, отводили взоры от актеров, но мест своих не покидали. Затем прозвучал диалог о любви, где Дафнис соблазнял юную пастушку, и она постепенно поддавалась его уговорам. «Ну, не хвались ты, сатир! Поцелуй ведь — дело пустое!» — «Даже в пустых поцелуях скрывается радость». — «Рот сполоснуть я хочу, поцелуй твой я выплюну тотчас». — «Губки свои сполоснула? Так дай я еще поцелую!»…
Америго нашел взглядом Симонетту. Конечно, возле Джулиано.
Тот целовал ее пальцы, а она — вроде и не ее рука это — смотрела на актеров. Вернее, делала вид, что смотрит, а на самом деле, наверное, упивалась, наслаждаясь ласками Принца Юности. Америго почувствовал, как зарождается в душе праведный гнев. Дошло, наконец, что не зря Пульчи развлекал его весь вечер: купца-поэта просто приставили к нему, чтобы не путался под ногами у несравненной Симонетты. С холодным сердцем Америго оглядел гостей, ожидая: кто-нибудь, верно, кивает в сторону Джулиано, перешептывается о близости его с донной из дома Веспуччи, мол, большая ли честь родовитому семейству? Но никому из гостей, кроме Америго, сейчас не было дела до влюбленности Джулиано. Все накормлены-напоены, веселы и с удовольствием следят за любовной болтовней на сцене.
Конец. Снова гости собираются танцевать. Он решительно протиснулся к милой парочке и, насколько мог вежливо, сказал:
— Прошу прощения, что вынужден прервать вашу беседу, но дома отец нездоров. Он просил не задерживаться, поэтому, если не возражаете, я провожу Симонетту домой.
Нескрываемое сожаление отразилось на лице Джулиано:
— Как?.. Уже?.. Ведь совсем рано! Донна Симонетта, ну еще хоть полчаса!.. Я сам доставлю вас…
Америго хмуро ждал ответа.
— Нет-нет, мне и вправду пора. Все было прекрасно. До свидания, синьор Джулиано. Америго, только две минуты… Пойдем поблагодарим донну Лукрецию.
Уже в карете, кутаясь в меховую накидку, Симонетта подумала, что пахнет снегом. И точно — утром, едва проснувшись, глянула в окно: с темно-серого неба медленно падали первые снежинки, похожие на перья белых птиц. В комнате было холодно, подниматься не хотелось. Заглянула Лена. Сказала: «Опять зима». Не стала ни расспрашивать про рождественский вечер у Медичи, ни рассказывать про подарки, врученные ей Лиони. Лишь поежилась:
— Холодно. Если ты не против, пока нет Марко, я переберусь в твою спальню. Лучше топить хорошо одну комнату, чем плохо — две.
— Как хочешь, — ответила Симонетта, ей и в самом деле было безразлично. — Но Амора я выгонять не стану. Если он тебе не мешает…
— Ну, посмотрим. Амор, иди сюда, ты не будешь больше рычать на меня? — Пес завилял хвостом, но придвинулся к хозяйке. — Тоже мне… защитник…
Может, Лена думала, что веселее ей будет возле Симонетты. Так нет. Та все больше молчала, произнося слова лишь по необходимости. И при каждом удобном случае исчезала, предпочитая прохладной тишине дома Веспуччи хорошо прогретые каминами и полные душевного тепла апартаменты Медичи. «Девочка моя» - звала ее донна Лукреция. И даже Клариче по-своему привязалась к ней, задумчиво делилась: «Если родится сын, назовем его Джованни, а если Бог пошлет девочку, придется назвать Лукрецией. Хотя почему - придется?.. Свекровь моя — святая женщина, не правда ли?» — «О да!»