К. М. А Ершаков?
М. Ф. Ершаков попал в плен. Член Военного совета попал.
Когда я созвал всех командиров и комиссаров, вы знаете, у меня нет слов — что им сказать? Я чувствую, они все смотрят на меня и ждут от меня какого-то чуда. Ну а сами понимаете, чуда не бывает. У меня комок к горлу подступает. Какие слова я могу им найти? Что дать им могу? А потом все же взял себя в руки и говорю: «Товарищи, положение не безвыходное. Я думаю, что если мы будем прорываться южнее Вязьмы, в направлении к 20-й армии, здесь вы чувствуете, что противник уже все силы сосредоточил в основном в восточном направлении. Враг понимает, что армия переживает агонию, рвемся только на маленьком участке, он это понимает отлично, не хуже нас с вами разбирается. А вот здесь мы прорвемся, обязательно уйдем к 20-й армии». Предупредил: «Мы видели из предыдущих боев, когда к нам приходили окруженцы, как срывали с себя воинские знаки различия, одевали гражданское платье. Я категорически запрещаю вам это делать! Держите себя в руках, дисциплина — прежде всего, это залог того, что вы сами выйдете и выведете свои части».
Ну, все, конечно, пообещали. И вот начался выход. И вы знаете, мы удачно вышли. Вышли, пришли на участок 20-й армии, прошли южнее, юго-западнее Вязьмы перешли речку. Тут много было казусов.
Я вам не рассказал, что когда мы наступали еще отдельными тремя большими группами на широком фронте, — в это время у местечка Ломы, вот как мы с вами — штаб, а вот, как тот дом, на таком расстоянии идет дорога, такой большак, и мы видим, как идут танки, мотоциклы, бронемашины, и пехота на машинах идет.
Чувствую, что я отрезаюсь от войск. Быстро собрал офицеров штаба и говорю: «Мы сейчас же не проскакивать будем, чтобы уйти, а назад, к войскам».
Это было шестого числа, я уже увидел, что окружаюсь, сам, собственными глазами увидел.
Нам удалось одного мотоциклиста взять. Как-то он отстал, и мы его схватили. Спрашиваем, какие части идут, что, — он нам все рассказал, что уже окружение, что уже есть донесение, что с юга 3-я танковая группа, Готт и Гопнер соединились уже.
Член Военного совета и начальник политического управления больше ко мне не явились.
К. М. С тех пор вы не видели их?
М. Ф. Не видел. Они были убиты. Офицеры и красноармейцы, которые поехали с ними, когда поехали выбирать место на какие-то группы наткнулись, завязали бой, и в этом бою член Военного Совета был сразу убит, а начальник политотдела был ранен, но еще дрался. Отходили, он отдавал приказания, а потом…
К. М. Потом неизвестно.
М. Ф. Да, потом неизвестно. Остался второй член Военного совета. Тоже хороший, бывший секретарь ЦК Белоруссии Ванеев. Энергичный, хороший коммунист.
К. М. А первый кто был?
М. Ф. Иван Прокофьевич… не могу вспомнить фамилии.
К. М. Восстановим потом. Кадровый?
М. Ф. Кадровый. Конев с ним приехал. Хороший парень, молодой такой, смешливый. Я связался с его семьей уже потом, когда приехал из плена. Дети его — инженеры, две дочери, работают в Куйбышеве. Мать сошла с ума. Когда узнала, что пропал муж, сошла с ума.
К. М. А Вишневский с вами был?
М. Ф. Он все время со мной был.
К. М. Он в какой роли был? Как зам?
М. Ф. Просто помогал…
К. М. Деликатное положение…
М. Ф. Да, положение было деликатное. Он мне сдал восьмого числа армию окончательно. У меня был самолет. Он говорит: «Михаил Федорович, я полечу, доложу, какое положение». Я говорю: «Так они же знают, Сергей Владимирович, знают всё без наших донесений; давай, лучше помогай, ты же видишь, я один. Что ты будешь там помогать, ты тут помогай…»
К. М. Начальника штаба не было у вас?
М. Ф. Был. Весь штаб был. «Ты будешь помогать», — говорю ему. Он согласился. Он хороший мужик, между прочим. Я тут беру на себя большую ответственность, что он попал в плен, он мог улететь конечно. А для того чтобы не было соблазна, когда прорыв-то закрылся, я самолет отправил. Донесение написал подробное и отправил в штаб фронта, чтобы не было соблазна улететь. Я так себе представлял. Ну хорошо, вот я выйду лично. «Здравствуйте». — «Здравствуйте, а где ваша армия?» — «Армия там осталась, в таком-то положении». — «Какое же право вы имели бросить армию?» И вот, чтобы не смалодушничать, я отправил самолет.
К. М. А Вишневский согласился не лететь, да?
М. Ф. Он согласился не лететь. Он порядочный человек, видит, что тяжелое положение, и не настаивал, нужно прямо сказать.
К. М. Хотя, в общем, у него некоторые основания были, в том смысле, что армию он сдал… А что он сдал-то, собственно?