К. М. Ранение в кисть?
М. Ф. Нет, вот сюда. Два нерва перебило. Локтевой и срединный нервы.
Я говорю: «У вас плащ-палатка, расстелите, я лягу, возьмусь левой рукой, а вы за концы тяните». Легче стало. Снежок выпал, по снежку-то легко они потащили меня. Втянули они меня в овражек. В это время разрывается мина, и меня в ногу ранило, в мякоть, правда.
Подбежал тут генерал Андреев, мой начальник по тылу. Тоже способный генерал. Я его знал по Сибири, он командовал дивизией 133-й, потом корпусом командовал в Сибири, когда я был начальником штаба, заместителем командующего войсками. Так что я хорошо его знал. Повели меня под руки. Только вышли из оврага на бугорок, в это время разрывается вторая мина, и опять меня ранило. Опять в ту же ногу.
Ну, потом мы ходили, ходили. Мы несколько дней ходили.
К. М. Уже небольшой группой?
М. Ф. Уже маленькой. Тут уже так: то соберется тысяча, где-нибудь хотим пройти, как только пулеметы застучали, сейчас же все разбегаются, остается маленькая группа.
Ходить я уже не могу. Я говорю Болдину: «Прикрепи офицеров, чтобы меня поддерживали, потому что я отстаю от вас, я не могу за вами угнаться, я раненый». Он прикрепил. На первых привалах всё, расходятся люди. Я же их никого не знаю.
К. М. А своих уже не было?
М. Ф. Своих уже нету. Я своего адъютанта, который у меня был, хороший адъютант, послал перевозить мою семью — я чувствую, что с Москвой плохо, Москву бомбили все время, уже с двадцать второго числа. Я знал, что тяжелые будут бои, и Москву будут бомбить, — думаю, хоть семью отправлю. Так и получилось. Никому она не нужна была. Все уезжают, а семья генерала никому уже не нужна стала. Они ее и увезли. А потом ко мне прорваться не смогли. Если бы были адъютанты, другое, конечно, положение было у меня. Хорошие адъютанты были, которых я привез из Забайкалья.
К. М. А вы обоих отправили?
М. Ф. Второй-то молодой был, тоже отправил. Тоже хороший парень. С ними, может быть, не так бы сложилась судьба.
Ходили мы. Пришли в один лесочек. Иван Васильевич подходит ко мне и говорит: «Михаил Федорович, люди мокрые, уже начинают леденеть, шинели колом становятся. Морозец такой, снег выпал, надо обсушиться».
К. М. Это все в тот же день?
М. Ф. Нет, уже несколько дней прошло. Ходим по лесам, выходим. Мы идем по направлению к Брянску, хотим обогнуть, обойти, чтобы по лесам выходить. Есть нечего. Замерзаем. Если куда в деревню пошлем, — везде немцы. Тыловые уже части, но это все же немцы.
К. М. А уже оружия-то нет у вас?
М. Ф. Да, я чувствую, что это уже не войска. Он говорит: «Надо развести костры». И развели костры. Я говорю ему, что сейчас же увидят дым в лесу. А народу-то нас тут было много сравнительно к этому времени. «Противник, — говорю, — поймет, что лес живет и сейчас обязательно придет». Так оно и случилось.
Когда они развели костры, подходят какие-то двое штатских и говорят: «Кто здесь старший?» Я говорю, что я. «Мы представители особого отдела 24-й армии. Здесь в землянке лежит начальник особого отдела 24-й армии, Можин, раненый тяжело».
Я пошел к нему. А мы с ним были знакомы по Сибирскому округу. Он лежит раненый, там еще несколько человек раненых, его особисты там сидят. Он говорит: «Михаил Федорович, не уходи никуда, в землянке оставайся здесь. Я послал верного человека, за нами прилетит самолет. Даю слово, что он прилетит за нами». Поговорили мы, он нас покормил. У него была колбаса, еще что-то было.
К. М. Он неподвижный раненый был?
М. Ф. Тяжело он был раненный. А остальные-то все ничего. Только еще один особист тоже тяжело раненный был. А у меня, когда девочки меня перевязывали, револьвер выпал. Так я его и не нашел, без револьвера уже хожу.
И мы задремали. Вдруг прибегают адъютанты, прикрепленные ко мне, и говорят: «Товарищи, выходите. Немцы». Пока собрался Можин, пока я ему помогал — он раненый был в обе ноги, да и сам-то я раненый, и рука-то у меня, одной рукой, — приходят уже немцы, кричат: «Хальт!» Я говорю: «Давай скорей выходить, еще бросят гранаты сюда. Они же не войдут так сразу, а бросят гранаты, и мы пропадем с тобой ни за что».