Так я с ним познакомился. Василий Васильевич его звали. Настоящее это имя и отчество — не знаю. Там многие не свои фамилии носили.
— Так что же вы делаете, Василь Васильевич?
— А я вот организую казачий комитет.
Я говорю: «Есть русский комитет, есть украинский комитет, зачем вам казачий? Ведь вы же русский. Для чего вам казачий-то комитет?»
Он говорит: «Казаки — это особое сословие, самостоятельной республикой могут быть».
— И вы что же, хотите возглавить эту республику?
— Я не знаю, меня это не интересует, кто будет возглавлять. Я вот казачий комитет хочу организовать.
И кажется, ему удалось это дело. А главным образом, он, стервец, через этот комитет помогал в формировании казачьих частей Краснову. Краснов же там был, который формировал казачьи кавалерийские части, которые воевали в Югославии. На нашем русском фронте их не было, они там воевали. В какой-то степени он, мерзавец, помогал ему, Василий Васильевич этот. Прибыли туда работать два новых наших командира — или он отобрал, или как-то, два офицера наших.
Я стал вызывать их по одному и говорю: «Почему вы сюда, в этот лагерь приехали? С какой целью?» — «А вот по рекомендации Василия Васильевича, работать в библиотеке». — «А вы знаете, что он затевает, этот Василий Васильевич? Он комитет хочет организовать, а потом еще что-нибудь, а потом вас куда-нибудь пошлют. Вы как на это смотрите? Пойдете или не пойдете? Вы же русские офицеры, офицеры Советской армии». — «Да мы не знаем ничего». Я говорю: «Вы лучше из этого лагеря постарайтесь уйти, не надо вам здесь». Я вижу, что они ни то ни сё. Знаете, людей можно совратить как-нибудь, тем более что они, видимо, знают его, были с ним в каком-то плену. Почему-то он их фамилии запомнил и вытребовал их, значит, видимо, они вели какие-то разговоры. Я считал, что это люди ненадежные. Я им говорю, что я бы вам рекомендовал не быть в этом лагере, постарайтесь как-нибудь, попросите Василия Васильевича, скажите, что вы не подходите ему, и он вас сумеет откомандировать в другой лагерь куда-нибудь. «А почему вы здесь?»
Они, конечно, естественный задали вопрос: «А ты почему здесь?» Я говорю: «Ну, это другой вопрос, почему я здесь». Не стал с ними пускаться в объяснения, тем дело и кончилось у нас.
Когда вернулись — были арестованы. Один отсидел, а один на меня показал, чтобы я дал характеристику ему. Меня вызвали в Особый отдел, к прокурору Московского округа. И он говорит: «Вот такой-то такой-то просит вас характеристику дать». Я говорю: «Там два было, а второй?» — «Второй, — говорит, — умер, нет его».
Поскольку он не вел никакой работы, в комитет этот не вошел, я дал ему характеристику, то есть рассказал, как было, что я его вызывал, как он мне ответ дал и что я лично считаю, что он ничего антисоветского не сумел сделать и не делал. Что у него в мыслях было, я этого не скажу, не знаю, но он ничего антисоветского не сделал. Я с ним вел разговоры, он не вступал в этот комитет и антисоветских кампаний в этом лагере не вел, только выдавал книги. Иногда даже меня предупреждал, с кем Василий Васильевич ведет разговоры и о чем ведутся разговоры. Я дал ему довольно сносную характеристику, и он был освобожден.
Он мне писал, не сохранилось у меня это письмо, писал, что все мы плакали, когда писали вам, вы вернули меня к семье, я семью нашел. Благодарственное такое письмо. Выпустили этого человека. А второй умер.
Что характерно еще в этом лагере, вдруг немцы у всех инженеров, работающих под землей в шахтах или где-то там, просят характеристику: какой вуз окончили и т. д., и хотят куда-то отправить. Я вызвал одного инженера и говорю: «Слушай, нельзя это дело делать-то. Значит, вы будете какую-то пользу им приносить. Нельзя этого делать». Он говорит, что уже многие подают, пишут, Я говорю: «Веди работу, нельзя».
И эту работу сорвали мы. Об этом узнал начальник лагеря Френцель и говорит коменданту: «Вот, создали условия двум генералам! Вы знаете их — Лукин и Прохоров, они ведут разлагающую работу. Немецкая армия еще сильна, немецкое государство сильно. Мы победим все равно, а они будут рассчитываться. Как они будут рассчитываться, когда кончится война?»
Да, там еще был такой эпизод. Выступает по радио Блюменталь-Тамарин. Так он выступал: «Господа! Это говорю я, Блюменталь-Тамарин, известный московский артист!» Так он начинал, таким это голосом. И как-то мы сидели, и я чем-то запустил и очень удачно попал — разбил эту тарелку. И какая-то сволочь передала. И вот он по этому поводу выступает: «Генералы сидят, создали им условия не такие, как вообще в лагерях условия, а они…»