Выбрать главу

К. М. И это только со смертью Сталина изменилось?

М. Ф. Изменилось только со смертью Сталина. А изменилось оно так: всем товарищам, которые были со мной в плену, было предложено идти в Академию Генерального штаба. И мне было предложено. Я сказал, что не пойду. Чего я пойду, там надо писать, чертить схемы, что я там сделаю левой рукой? Я сказал, что я служить уже не буду больше. Они все окончили Академию Генерального Штаба, и кто поехал в войска, а большинство осталось преподавать в Академии.

К. М. И Прохоров тоже?

М. Ф. И Прохоров. Все там были.

К. М. Потапов с вами не был?

М. Ф. Был Потапов Михаил Иванович. Потапов поехал в войска заместителем командующего в 5-ю армию, на Дальний Восток поехал. А потом ему дали генерал-лейтенанта, генерал-полковника, потому что Жуков его знал по Халхин-Голу еще. Потом Жуков был командующим войсками Киевского военного округа, и его он перевел на 5-ю армию. Так что Жуков его тянул все время. Ну и правильно тянул, потому что он очень толковый, грамотный генерал был. Сравнительно молодой.

После их уволили. Они приходят ко мне и говорят, что их уволили.

К. М. Это году в пятидесятом, видимо.

М. Ф. Да. Я тогда подумал: сегодня уволили, а завтра начнут арестовывать. Написал Булганину — министру обороны: «Прошу принять меня по личному вопросу, хотя бы на десять минут». Звонок на квартиру на второй же день, как только получили мою записку — вас примут во столько-то часов.

Прихожу к Булганину. Вхожу в кабинет. Встретил меня хорошо. Сели мы так за большим столом, сидим, разговариваем. Вспоминаем, как воевали. Он был членом Военного совета Западного фронта, а я, как вы знаете, командующим был. Прошел час или больше, и он меня спрашивает: «А что, собственно, ты ко мне пришел-то, зачем?» Я говорю: «Вот, товарищ генерал армии (или, кажется, он уже маршал был), я до сих пор хожу в шпионах».

— Как так — ходишь в шпионах?

— А вот так. Меня никуда не приглашают, товарищи меня в гости не зовут. Кого я приглашаю, ко мне в гости не ходят. Я какой-то отщепенец. Вижу, например, идет знакомый человек, очень хорошо меня знает, и я его знаю; он начинает смотреть по верхам, или старается перейти на другую сторону, лишь бы со мной не встретиться. Я чувствую, что ко мне какое-то недоверие.

— Ну, это ты зря выдумываешь.

— Не выдумываю, а это на самом деле так. Вот товарищи, которые были со мной вместе в плену, генералы, окончили академию, были преподавателями, а теперь их уволили.

— Я их не увольнял.

— Ну ваш заместитель Жуков, наверно, подписал. Со мной были в плену Понеделин, Кириллов и другие, которые объявлены врагами народа. Качалова убили, — я рассказал ему, как это все было, — Понеделин в плену держал себя прекрасно. Уж кого было вербовать, как не Понеделина, не Кириллова? «Враги народа», их каждый убить мог…

К. М. Да в Париже остаться могли, наконец.

М. Ф. Они могли остаться в Париже. Они в Мосбурге могли остаться, к англичанам, к американцам перейти, так, как ушел Калинин. Могли же они это сделать, но они не сделали этого. С Понеделиным я много раз разговаривал. Я говорю: «Как ты себя чувствуешь? Как ты будешь?» Он говорит: «Ну ты сам понимаешь, как я себя чувствую. Знаешь, какое ко мне отношение-то у окружающих. Но я поеду, я докажу, что я не сдался в плен, что было безвыходное положение. Ну а стреляться, ты знаешь, я не захотел стреляться, не считал это нужным».

К. М. С Кирилловым на эту тему вы тоже говорили?

М. Ф. И с Кирилловым, и с другими. Так же они все и отвечали: «Я ни в чем не чувствую себя виноватым, было безвыходное положение». Кириллов говорит: «У меня осталась горсточка людей, я вижу, что мы окружены. Ну что делать? Стреляться? Патроны все мы выпустили, у нас уже ни одного патрона не осталось». И они были в полной уверенности, что их выслушают, разберутся, как и что было, как попали в плен. К сожалению, этого не случилось. Ни Понеделина, ни Кириллова не выпустили.

Вот я и говорю Булганину, что Понеделин-то и Кириллов прекрасно себя вели. Уж кого-кого было вербовать, как не их? Ведь Понеделину тоже предлагали вместо Власова, он же не пошел. Значит, он не враг народа, значит, какое-то заблуждение.