А напротив сидит — коридорчик-то узенький, слышно все разговоры — сидит и прислушивается мужчина, обросший весь, обрюзгший, смотрит так на нее, и когда она сказала, что муж директор педтехникума: «Аня!» — кричит. Она его называет по имени. Обнялись. Сидели, друг на друга смотрели и не узнали друг друга, насколько люди изменились. По восемнадцать лет сидели. Представляете, картину? Жуткая картина.
Потом вызывают меня. Вхожу. Народу много сидит, человек пятнадцать.
— Ну, садитесь, Михаил Федорович. Ты меня узнаешь?
— Вот когда заговорили, я вас узнал.
Заместитель председателя Мосгорисполкома был у Булганина Николай Тимофеевич или Иван Тимофеевич, фамилию его тоже забыл. Заместителем у Шкирятова стал. А когда я был комендантом города Москвы, я хорошо был с ним знаком. Приезжает какая-нибудь организация иностранная, принимали, на банкетах и так далее, и часто мы с ним встречались. Он и говорит:
— Ну что ж, товарищи, Лукина я давно знаю, комендантом города Москвы был. Да вот, Николай Александрович мне звонил о нем; он с ним воевал, хорошо знает его по фронту. Да и ты, Леонов, наверно, его знаешь.
Я говорю, Леонов наверняка про меня знает.
— У вас какие-нибудь вопросы есть? — обращается к членам комиссии.
— Нет.
Я говорю: «У Леонова, наверное, есть вопросы, потому что Леонов разбирал мое дело». Леонов немножко смутился и говорит: «Нет, у меня вопросов».
— Ну, знаете, товарищи, я думаю, что товарища Лукина мы восстановим в партии. Товарищ Лукин, мы обыкновенно не объявляем, но вам мы можем объявить. Наше решение обыкновенно утверждает ЦК, но вам мы объявим. Мы вас восстанавливаем в партии. Вы настоящий генерал, советский генерал и будете членом партии. Дай бог вам жить долго.
Я расплакался. Все так вдруг, неожиданно.
— Партийный билет получите во Втором доме, в политотделе.
Прихожу туда. Заплатить за тринадцать лет членские взносы. Я говорю: «Да что вы, с ума сошли — за тринадцать лет членские взносы! Я же был беспартийным». — «А вот теперь надо заплатить все взносы». Я говорю: «Дайте мне позвонить вот такому-то». Я звоню и говорю: «Слушай, Иван Тимофеевич, как же так — в партии восстановили, а теперь партийный билет я должен выкупить, заплатить за тринадцать с половиной лет». — «А-а-а, там еще не знают постановления. У нас есть постановление: платить с момента выдачи партийного билета».
Я не обратил внимания, заплатил с момента получения билета, только за текущий месяц, а пришел домой, смотрю — перерыв у меня. Тьфу ты, черт возьми! Куда ни приеду, если нужно показывать партийный билет, — а почему у вас перерыв? Каждому надо объяснять. Мне это дело надоело, откровенно говоря, я ему звоню и говорю: «Слушай, что же ты мне филькину грамоту выдал?» Он говорит: «Как филькину грамоту?» — «Куда я ни приду, меня спрашивают, почему перерыв, и я должен каждому объяснять, как я долго был в плену, как я себя вел и так далее, и так далее. Зачем мне это нужно! Ты уж лучше сделай меня опять беспартийным». — «Ну ладно, — говорит, — напиши заявление, чтобы сделали без перерыва». Я написал, и тут же быстренько наложил он резолюцию, и все сделали как надо, без перерыва.
А дальше начали вызывать всех остальных моих товарищей, которые были уволены, которых следователи брали сначала в ежовые рукавицы, а потом смягчались.
Одному генералу такое предъявили обвинение: (а некоторые документы немецкие уже к нашим попали), он сказал немцам, что формируются на Волге триста дивизий, и часть уже перейдет в наступление, и будет плохо вам, немцам. Такой смысл. А немцы готовились к наступлению, действительно должны были здесь наступать, а услыхав такое от генерала, да к тому же от начальника артиллерии армии, от лица довольно сведущего, — они отменили наступление на этом фронте, испугались. А там действительно появились новые части. Пленные показывают, и разведка, видимо, доносит, что новые части появились.
Он говорит, я тоже знал, что немцы готовятся к наступлению, поэтому и сказал, чтобы запугать, что у нас еще не все иссякло. Потом его все же восстановили в партии.
Почти всех выпустили, кроме Понеделина, Кириллова, Сибаева — генерала железнодорожника, он у меня в армии одно время был. А Самохина не выпустили. Самохину дали двадцать пять лет. Потом выпустили Самохина, и я его встретил. Он был преподавателем военной кафедры Московского университета на Ленинских горах, но в партии его не восстановили, он так и умер беспартийным. Единственный человек, которого не восстановили.