— Откуда она берется? — спросил он, показывая на водопад.
— Вода? — уточнил сеньор Хан.
— Да.
— С горы Авила. Вон оттуда, сверху.
Улисес окинул взглядом огромную зеленую массу, на которую направлял палец сеньор Хан. Горная цепь защищала город, повернувшись к нему спиной, словно спящий великан.
— А мы сейчас разве не на Авиле?
— Нет, Улисес. Это парк Лос-Чоррос. Авила за ним. Если пойдешь вверх по водопаду, дойдешь до горы.
В тот первый раз Паулина остановила машину перед кирпичным фасадом с большой черной дверью и предупредила:
— Не вздумай поднимать эту тему.
— Какую?
— Почему мы не разговариваем и все такое. Он на тебя наорет и выгонит. Хотя он в любом случае наорет и выгонит.
Потом она уехала и оставила его одного перед дверью. Улисес почувствовал себя Крисом О’Доннеллом на пороге домика Аль-Пачино в «Запахе женщины». В отличие от героя фильма, Мартина держала взаперти не слепота, а эмфизема легких.
— Четвертая стадия. Я в жопе, — сказал он Ули-сесу вместо приветствия.
Мартин посвящал жизнь старым фильмам и чтению. Впрочем, у него было еще две пенсионерских страсти: уход за садом и выгуливание собак. Каждый день он вместе с сеньором Сеговией, своим шофером и правой рукой, водил на прогулку Майкла, Сонни и Фредо — двух немецких овчарок и беспородного пса с улицы, представлявших собой, по словам хозяина, то еще зрелище. Собак на машине везли до парка чуть ниже проспекта Бояка, что на высоте тысячи метров над уровнем моря, и там выпускали. Мартин иногда тоже выходил, а иногда наблюдал из внелорожиим, как они бегают, прыгают, лают, рычат, покусывают друг друга, словно смотрел с качки на каком то безумном ипподроме. И возвращался в неизменно прекрасном настроении, как будто выиграл или проиграл пари с самим собой.
В тот первый вечер они проговорили шесть часов. Когда Паулина заехала за Улисесом, уже поздно ночью, она не могла прийти в себя от удивления. Хотела знать, как дела у отца, о чем они беседовали, как все прошло.
Улисес попытался связно пересказать беседу, но понял, что воспоминания у него неясные. Точно он знал только одно: он великолепно провел время.
— Кстати, твой отец — настоящий красавец. Я теперь понимаю, от кого у тебя такие глаза.
Она смягчилась, и на миг Улисес увидел, как маленькая Паулина будто выплыла на поверхность из глубин собственного лица, но тут же канула снова.
— Я думаю, это потому, что я тоже сирота, — сказал он, как бы извиняясь.
— Вы и про это говорили?
— Нет.
— А что, сиротки друг друга издалека видят, что ли?
Поразмыслив, Улисес кивнул:
— Да. Думаю, да.
Остаток пути прошел в молчании. Уже на пороге квартиры Паулина сказала:
— Прости меня.
— Да я с удовольствием. Он меня и на следующей неделе ждет в гости.
— Окей.
— Но если тебе неприятно, я не пойду.
— С чего мне должно быть неприятно? Иди. Вот так Улисес Кан подружился со своим тестем, красавцем-мужчиной, похожим на Алена Делона.
2
Накануне того злополучного дня Улисесу приснилась Клаудия Кардинале — в знаменитом кадре из «Леопарда», где персонаж Алена Делона видит ее впервые. Во сне Клаудия Кардинале одновременно была Надин, а дело происходило не в палаццо Гянджи в Палермо, а в культурном центре, где Улисес вел встречи киноклуба. Центр представлял собой книжную лавку с аудиториями на втором этаже. Клаудия — она же Надин — держала в руке мобильный телефон.
— Что ты тут делаешь? — спрашивал во сне Улисес.
— Ты же мне звонил, — отвечала она и показывала телефон.
Он удивленно рассматривал аппаратик в руке у женщины, одетой в платье эпохи Гарибальди, и ничего не понимал. На экране было сообщение от него, состоявшее из единственного слова: «Приезжай». После этого они занялись любовью.
Улисес проснулся в слезах и с мощной эрекцией. Было почти девять утра. Паулина давно уехала в офис. Он вытер слезы и принял холодный душ.
Пока пил первую чашку кофе, зашел в «Твиттер» и посмотрел новости. Ночью на проспекте Франсиско де Миранды военизированная группировка убила студента. Еще только первые числа апреля; к своему исходу месяц лопнет, как зрелый гранат, утопая в собственной крови. Улисес долго рассматривал фотографию рыдающей навзрыд матери убитого, но мог думать только о своих слезах после пробуждения. Сон прервался, как раз когда они занялись любовью. Может, он поэтому плакал? Но в таком случае он еще во сне должен был понять, что все это ему снится. Или он плакал из-за странного сочетания телефона и платья? Так или иначе, в Зазеркалье, так сказать, было тело Надин. А по эту сторону зеркала — его собственное тело, разметавшееся среди простыней на слишком большой кровати, и слезы.