— Добрый вечер, Пако.
— Как поживаете, Пако?
У начала мощеной дорожки к отелю Хуан сказал:
— Подождите здесь.
Вскоре он появился за рулем гольф-кара. Пако сел на переднее сиденье, Улисес на заднее. Дорога заняла несколько минут. Фары плясали в такт перепадам дороги. Редкие семьи и парочки брели к станции. Хуан остановил машинку на площадке перед отелем.
— Хуан, пойдем со мной, а потом займись сеньором, пока я чуток отдохну, — велел Пако, даже не взглянув на Улисеса.
— Конечно, — ответил Хуан и повернулся к Улисесу: — Подождете? Я скоро.
— Окей, — сказал Улисес, не вполне понимая, что происходит.
Хуан и Пако удалились в сторону входа и спустились по боковой лестнице. Потеряв их из виду, Улисес понял, что остался один. Он окинул взглядом громаду отеля. В первый раз, когда он увидел его в детстве, во время одной из немногих прогулок с семейством Хан, отель напомнил ему ракету, готовую к старту.
В эту минуту он покрылся гусиной кожей, осознав внезапно, что ночь — бесконечный собор. А отель «Гумбольдт» — в лучшем случае щепка, отвалившаяся от какой-то далекой исполинской молитвенной скамеечки, которую ему, Улисесу, не суждено увидать. Или выгоревшая палочка благовония, выпавшая из другого, высшего измерения, для которого то измерение, где жил Улисес и все остальные, не более чем пепельница. И в этой необъятной шири, в тот самый миг, когда ему в голову пришло, что он едва ли не соринка в чудном цикле творения, Улисес вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд божественного и благого зрачка. На себе. На червяке. На паразите, прозябающем в куче навоза.
Ощущение длилось несколько секунд.
Шум трех гольф-каров, до отказа набитых орущими пьяными подростками, нарушил очарование. Странный эффект сочетания пейзажа и времени суток, мимолетный, как мыльный пузырь, в котором подчас отражаются потусторонние цвета и формы, растаял в воздухе.
22
В ночь после похорон сеньора Сеговии Мариеле приснился кошмар. Как будто они спали у себя в комнате в «Аргонавтах» и их разбудило землетрясение. Они выбежали на улицу. Все было покрыто пеплом. Из вершины Авилы вырывалось пламя.
— Пожар, — сказал Хесус.
Но Мариела чувствовала толчки.
— Нет, это вулкан.
И, словно по ее команде, лава потекла по склону огромной горы, сжирая все на своем пути. Она сожгла проспект Бояка, похожий теперь на гигантский скелет ископаемой змеи, и подбиралась к фасаду «Аргонавтов». Нужно было бежать, но страшное зрелище сковало их волю. Позади лавовой реки не осталось горы — теперь там было море. Так бы они и сгорели заживо, если бы вдруг не появился сеньор Сеговия и не спугнул морок, подсказав, что для спасения им нужно всего лишь сесть на корабль, пришвартованный у горы в парке, сразу же за решеткой сада.
— Дом — это корабль, — добавил он. Мариела проснулась в ужасе. Хесус гладил ее поволосам, пока она пыталась пересказать увиденное.
— Как думаешь, что это значит?
— Да ничего. Ничего это не значит, — ответил Хесус, прижимая ее к груди.
Похожие сны начали сниться ей после смерти Ампарито, которой не исполнилось и трех лет. Тогда-то Мариела с Хесусом и занялись спасением собак с улицы — это было единственное, что хоть как-то унимало тревогу.
Внешне спокойный, Хесус и сам задавался вопросом: что это могло значить? Почему именно такой сон сразу же после смерти Сеговии? Что Бог собрался забрать у них теперь? Если даже собаки не могут спастись, эта земля воистину проклята. Вероятно, им придется покинуть «Аргонавты», уехать из страны, увезти свое сострадание куда-нибудь еще.
Тишину прервал короткий лай. Мариела и Хесус быстро вышли в коридор. Вгляделись во тьму сада.
И узнали ярко-розовый блеск.
Мариела взяла Хесуса за руку, и они спустились на первый этаж. На Хесусе были старые шорты, в которых он всегда спал, и футболка. На Мариеле — тоненький халатик, едва прикрывавший попу. От ночного холода они старались держаться поближе друг к другу и идти быстрее. Устроились в том же углу прачечной, что и в прошлый раз, и стали наблюдать, теперь не пытаясь остаться незамеченными. Хесус стоял за спиной у Мариелы, обнимая ее за талию, а она прислонилась к его груди.
Надин металась по саду. Мариела с Хесусом ничего не понимали в балете и танцах вообще, но торжественность ее движений, а также выбранное ею время и публика одновременно пугали и трогали их. Вдруг Надин рухнула на землю и больше не поднималась. Но шелест ног все равно был слышен.