Он взялся читать эссе Борхеса «Цветок Колри-джа» и потерял все утро, порхая по страницам старого зеленого тома полного собрания сочинений, словно шмель у горных отрогов. Ближе к полудню открыл блокнот и записал заглавие: «Член Колри-джа». И собирался заполнить несколько страниц первым, что придет в голову, когда получил сообщение от Паулины: «Я уезжаю из страны. Я так больше не могу».
Улисес долго смотрел на экран телефона. Экран гас, и Улисес трогал его пальцем, чтобы убедиться, что сообщение никуда не делось.
Ему хотелось написать Надин: «Приезжай», но он этого не сделал.
А Паулине написал: «Ок».
На что она мгновенно ответила: «Я хочу уехать одна. Понимаешь, о чем я?»
Улисес тоже не стал раздумывать над ответом: «Понимаю, Паулина. Пусть так и будет. Вечером поговорим».
Он должен найти Надин. Теперь уж точно. А если не найдет? Или она не ответит?
На этот раз Паулина долго молчала, но потом написала: «Спасибо».
Поскольку брак не продлился положенных пяти лет (недавно отметили четвертую годовщину), развестись немедленно они не могли. Лучше всего, сказала Паулина вечером, подписать соглашение о раздельном проживании и сделать доверенность на адвоката, чтобы официально развел их через год.
— Квартира записана на меня, поэтому продавать ее буду я. Расходы на адвоката тоже беру на себя, он друг семьи. Тебе достанется десять процентов; надеюсь, ты не против. Оставайся, пока не найдется покупатель. Даже можешь показывать квартиру. Машину забирай себе, — сказала Паулина.
Улисес согласился. Взамен Паулина попросила только замолвить словечко перед отцом, чтобы позволил навестить его перед отъездом.
После этого разговора Улисес приехал к Мартину и без обиняков рассказал про развод и отъезд Паулины.
— Она уезжает через два месяца. Максимум через три. И просила меня передать, чтобы вы ее приняли перед этим.
— Нет, — отрезал старик и увеличил громкость телевизора.
Улисес немного подождал и снова закинул удочку.
— Паулине очень плохо, — соврал он.
— Слушай, Улисес, — сказал Мартин, выключая телевизор, — я тебе сейчас объясню, чтобы стало понятно: квартира, где вы живете, не Паулинина, а моя. Хочешь там остаться после ее отъезда?
У Улисеса пересохло в горле.
— Хочешь или нет?
— Да, — сказал он наконец.
— Отлично. По мне, живи сколько влезет. Но если еще раз станешь мне нудить про Паулину, завтра же окажешься на улице. Понял?
— Понял.
Улисес подумал, что ему пора. Но Мартин как ни в чем не бывало спросил:
— Читал Элизабет фон Арним?
— Кого?
— Элизабет фон Арним.
— Нет.
— Я тоже. Но мне о ней рассказывали, и я запомнил. Она была австралийка, знаменитая писательница в свое время. Под конец написала мемуары и назвала «Все собаки в моей жизни». И там вроде бы только про это. История каждой из ее собак. Про мужей, про детей, про любовников — ни слова. Только про собак. Охренеть, да?
— Да, — ответил Улисес.
— Пойдем сад посмотрим, — сказал Мартин и поднялся с кресла.
Улисес мечтал побывать в саду с тех пор, как узнал, что у тестя там кладбище собак. До этого момента он видел только переднюю дома, широкую лестницу на второй этаж и комнату, где Мартин принимал его. Правда, однажды заблудился, выйдя из туалета у лестничной площадки, и попал в библиотеку, просторный зал с высокими потолками, где все стены скрывались за стеллажами, полными книг. А под самым потолком, там, где стеллажи кончались, висела самая большая коллекция портретов Симона Боливара, Освободителя, что Улисесу доводилось видеть.
Сад оказался огромным, он шел до самого подножия горы, на которой располагался парк Лос-Чоррос. Сад и парк разделялись тонкой металлической сеткой, издалека похожей на паутину.
— Не боитесь? — спросил Улисес, указывая вглубь сада.
— Чего?
— Что кто-нибудь залезет. Или от ливней сель с горы сойдет.
Мартин улыбнулся:
— Когда Каракас затопит — а его обязательно затопит, — только эта гора с окрестностями и останется. К тому же в парке есть пост нацгвардии, круглосуточно патрулируют. Я сам добился, чтобы его там устроили, когда дом только купил.
Сад состоял из двух частей. В одной привольно бегали Майкл, Сонни и Фредо, и туда вела калитка во внутренней решетчатой изгороди высотой не больше метра, которую собаки почему-то не перепрыгивали. Вторая, гораздо меньше, пряталась за вереницей причудливо подстриженных кустов. Там, тоже за калиткой, покоились собаки, почившие в последние годы.