Надин закрыла глаза, скрестила руки на груди и улыбнулась:
— Я смотрю с восторгом.
Улисес никогда не видел ее такой красивой.
25
Пако сел в кресло-качалку рядом с изголовьем кровати, а Улисесу указал на другое, с регулирующейся спинкой.
— Эта фотография пятьдесят шестого года. Я приехал в мае, а брат в декабре, — Пако протянул Улисесу пожелтевший снимок: двое мужчин и женщина.
Он зайцем доплыл до Нью-Йорка и пересел на корабль до Ла-Гуайры — тогда многие его соотечественники отправлялись в этот порт в поисках лучшей жизни. Пако спрятался в остовах строительных кранов, занимавших большую часть трюма. Во время плавания он услышал, что краны везут на большую стройку в столице, Каракасе. В Ла-Гуайре он не стал сходить на берег. Забился между кабиной и противовесами и так и путешествовал, пока не оказался в районе нынешней станции Мариперес, у подножия Авилы. Там вылез и немедленно отправился разыскивать прораба. Прораб тоже был галисийцем, правда из Понтеведры. Пако попросился на любую работу: ему выдали тележку и поставили грузчиком.
— Тот кран стал моей каравеллой, а Марипе-рес — портом. С тех пор я отсюда ни на шаг.
Номер Пако в синем коридоре рядом с котельной состоял из двух комнат, объединенных в одну. Стены и тут были выкрашены в синий, но чуть более светлого оттенка. На противоположной от входа стене было три круглых окна, в которых по утрам виднелось зеленое пятно горы и бело-голубое пятно упиравшегося в небо Каракаса, что придавало номеру сходство с каютой. Как будто здесь, на нижнем этаже отеля «Гумбольдт», Пако нашел способ остаться зайцем на всю жизнь.
Оказавшись в естественной обстановке, он, словно рыбка, которую из пакета с водой выплеснули в аквариум, вновь обрел моложавость и подвижность. Здесь он быстрее передвигался, меньше горбился, а речь текла с невероятной ясностью, которую никто не мог бы заподозрить в древнем старике, пару часов назад сидевшем с потерянным видом на похоронах брата.
А дело, оказывается, было вот в чем: с 1956 года он никуда отсюда не уходил. Больше шестидесяти лет перемещался исключительно между отелем «Гумбольдт» и зданием Галисийского землячества на проспекте Мариперес. И выплывал из своего аквариума, только когда нужно было делать новый паспорт или подтверждать метрику.
— Да вот еще теперь на похороны Факундито выехал.
— А как же, если вы болеете?
— Я не болею. Но хватит обо мне. Дайте-ка я найду пакет, который для вас приготовил, — сказал Пако, вставая.
— Какой пакет? — не понял Улисес.
Пако шарил по книжным полкам, забитым журналами. Нашел папки с черными корешками, похожие на фотоальбомы, вытащил две или три и бросил на пол. Внутри оказались газетные вырезки — несколько штук разлетелись по полу при падении.
— Хотите, помогу? — спросил Улисес.
— Нет, я уже почти нашел.
И Пако засунул руку куда-то вглубь полки, как будто в стене за ней открывался тайник. Извлек деревянную шкатулку, уселся в кресло и протянул ее Улисесу:
— Вот, держите.
На крышке прямоугольной коробочки было написано «Коиба».
— Сигары? Это мне в наследство от Сеговии? Но я не курю, — удивился Улисес.
Старик рассмеялся:
— Да вы откройте.
В шкатулке лежал полиэтиленовый пакет. Улисес вытащил из него полоску неподатливой кожи, застывшую в форме прямоугольника, сантиметров десять на четыре. На одном конце болталась сломанная пряжка из тяжелого ржавого металла. Второй конец явно перерезали ножом — было заметно направление среза.
— Ну как вам? — поинтересовался Пако.
— Я не понимаю. Это ремень?
— Даю подсказку: не ремень, а ошейник.
— А, теперь понял.
— Да, — сказал Пако и начал сильнее раскачиваться в кресле, — но не обычный ошейник. Это ошейник Невадо.
Улисесу пришлось довольно долго соображать, о ком речь, но потом его осенило:
— Пса Боливара?
— Ага. — Пако все так же сильно раскачивался и улыбался.
Улисес уставился на широкую улыбку — так могло бы улыбаться дерево сейба, — то приближавшуюся, то отдалявшуюся в такт движениям кресла. Кресла, словно сделанного из костей самого дона Пако. Взглянул на круглые окна. «Мы в открытом море, — пришло ему в голову. — Это единственный способ водрузить корабль-дом на вершину горы».
Кресло раскачивалось и скрипело.
«Он меня гипнотизирует, — подумал Улисес. — Нужно что-то сказать. Скажи что-нибудь, веди себя естественно, и тогда сможешь вернуться».
— Так, значит, это не легенда? — выдавил он наконец.