…А Аристарх и правда еще ничего. Нешто попробовать его превосходительство? Кто перед Фефой устоит, эслив она того пожелает?
Фриц доложил: в Арске наши остановили прохожую: «Где Совдеп?» (требовался фураж лошадям), а та — через забор и ходу. Догнали, обыскали, и вот письмо (откуда вынули — вслух сказать невозможно): «Благословенный Аристарх Алексеевич! Живем напряженно, и воля ваша исполнена: эслив все и дале пойдет не хуже — возвернем в первоначальное состояние и ждать уже совсем не долго. Располагаем: от Союза фронтовиков — полтораста стволов и два пулемета. Из рабочих (что за нас безоговорочно) — под пятьсот, но оружия нет. План таков: Сибирская армия на подходе, потребуем от Совдепа вооружения народа, — против нее и для защиты завода (как при Великой Франьцузьской революции — что вы и учили нас). А коды откажут… Дале — ясно. Остаюсь преданный революцьённый товарищ Солдатов». Позвал Татлина: «Что будем делать?». — «Нарочного — в штаб армии и ждать указаний». — «А разбегутся?» — «А они еще письма не получили. Не разбегутся». Вроде бы прав… И Ижевску не помочь: пока штаб выделит часть, пока она доползет — там уж всех похоронят. Нет, нельзя. «Татлин, сделаем так: я с бабой пойду к этому… Аристарху. Может, и разведаю что полезное, может, еще и поможем Ижевску… Ты же берешь Фрица, Тулина и взвод охраны — и сразу окружаете дом. Чтоб таракан не выполз!» Надулся, желваки ходуном, губы трубочкой: «Возражаю. Авантюра. Ты думаешь — поднабрался от своего портного немца офицерских штучек — и уже всамделишный офицер? Да ты стоишь враскоряку! Возражаю!» Вот ведь сечет… Обижает просто до глубины души! Ладно. Сделаем иначе.
— Новожилова сюда…
Этот стоять умеет — так бы и влепил в середину лба. За плечом — ординарец, эх, глаза-глаза, я, должно быть, из ума выпрыгиваю… Объяснил задачу. «Согласен?» Оглянулся На ординарца. (Да что же это такое, в самом деле? Он от сопляка этого тоже оторваться не может, чудеса… Я думаю, у нас вода протухла, от воды это все.) Ординарец только глаза прикрыл, а уж Новожилов вытянулся: «Служу революции». — «Надо говорить: трудовому народу». — «Это вы — трудовому народу. А мы… — снова оглянулся. — Революции». Ну, может, он и прав. Трудовой народ и революция — одно и то же. Пусть называет как хочет.
Привели задержанную. Ядреный бабец… «Тебе — расстрел. Но выход есть. Пойдешь с ним (вот стерва! Взглянула и растянула рот до ушей. Понравился. А чего в нем? Кроме форсу?), все сделаешь, как прикажем, — останешься жива. Решай». — «А чего решать? Согласная я. Только жива — это тьфу. Совсем отпустите». — «Ладно». И тут Татлин вскинулся: «Как это „ладно“? Я — комиссар! Ты обязан принимать решения вместе со мной! А я запрещаю! Она контрреволюционерка и понесет, ты понял?» Она рассмеялась ему в лицо: «От кого понесу, комиссар? Сократись, а то ведь раздумаю». Он выскочил, хлопнув дверью…
К дому подошли в сумерки, во втором этаже слабый свет, должно быть, от керосиновой лампы. Охватили кольцом. Позади дома густой сад — ну да ничего…
Новожилов с арестованной — к дверям, ординарец было за ними, но я его перехватил. Стой здесь, сопляк, это не шуточки. Новожилов постучал…
Аристарх посмотрел на меня, как на змею, — такие глаза были однажды у Веры, когда увидела она молодую гадюку во ржи.
И сколько дней потом все то же: отведет взгляд или посмотрит непримиримо. Но мне все равно. Главное — Алексей. Я люблю его. Он враг? Не знаю, мне все равно. Он красивый и мудрый. Он добрый и смелый, он любит людей, он верит в Бога. И я тоже верю: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга».
Может быть, это лукавство? И дело тут не в заповедях? Неправда… Не полюбив Бога, нельзя полюбить человека. Это ошибка отца и ошибка Веры, это их общая ошибка. Нельзя построить царство добра и любви как храм на крови. Не будет храма. Я помню глаза на перроне, глаза убийц.
И оттого я не замечаю его глаз. Они у него светлее, чем у Алексея. Серо-голубые, в зелень. Он не понимает меня. Ну, Бог с ним. Не это сжимает сердце. Что с Алексеем? Где он? Не знаю… Но уверена: то, к чему прикасаются его руки, — становится благородным. Все, на что он обращает свой взор, — прекрасным. Он не сделает дурного. Я люблю его.
В дверь стучат. Это Аристарх. Сейчас войдет и скажет: «Чай на столе. Настоящий, от Елисеева, из Москвы».
Вот он, на пороге, в сюртуке без погон и брюках навыпуск с лампасами: «Не угодно ли к столу? Превосходный, знаете ли, чай. Настоящий китайский. От Перлова. Был в двенадцатом в Москве, успел сделать запас. Домик там такой есть, в китайском вкусе. Так не угодно ли?» Церемонно предлагает руку, входим в столовую, скатерть крахмальная, сервиз с цветочками, наверное, гарднеровский еще. Встает и кланяется сморщенный человечек в пенсне — поручик Мырсиков, напротив — Петр, молчаливая моя тень. Раскладываем салфетки (кто ему стирает? — дров нет, мыла тоже), Аристарх разливает из самовара — баташовский, с медалями, у нас был похожий…