…Патруль Тулина задержал в Арске женщину. При обыске у нее нашли письмо Ижевского Союза фронтовиков к руководителю местного контрреволюционного подполья. Задержанной пригрозили расстрелом, она раскисла и пообещала открыть змеиное гнездо. Командир вызвал Новожилова: все же офицер без страха и упрека (как весьма ехидно заметил комиссар). Задача: вместе с курьером проникнуть на явку и обезвредить ее. Проникли, и в тот же вечер всех причастных расстреляли в огороде и там же закопали. Новожилов всю ночь просидел раскачиваясь, словно на молитве или от зубной боли: «Я убил ни в чем не повинных людей… Кто скажет, зачем я это сделал? Кто простит меня?» — «Ради меня сделал. И я тебя прощу. Они убили моего отца, мы убили их. Это диалектика гражданской войны. Не будь бабой». — «Оставь меня, ради Бога, оставь! Кто знает, с какой стороны разбивать яйца? Что, тупая сторона — истина? Или острая? Они же боролись за свое, это же понять надо! Почему вы присвоили себе право решать? Кто дал вам это право?» Я ответила: «Народ. Нас — сто пятьдесят миллионов. Вас — десять тысяч. Так кто же кем должен править? Задумайся, Новожилов, пока не поздно…»
Утром остановил Азиньш. Взял за подбородок, спросил задумчиво: «Сколько тебе лет? И откуда у тебя такие глаза…» — «Какие „такие?“» — набралась я смелости. Он молча покачал головой…
…Новожилов в трансе: «Чует мое рваное сердце — к новому убийству готовимся. Казань будем брать». — «Чем быстрее возьмем — тем скорее все кончится». — «У вас кончится, как же… Вы всегда найдете причину, чтобы продолжить». — «Хочешь обидеть?» — «Говорю, как думаю. Не нравится мне все это. Давай уйдем?» — «Предлагаешь дезертировать?» — «Ярлыки вешаешь? Так ведь мы не в бакалейной лавке. Прямой вопрос: ты станешь моей женой?» — «Прямой ответ: не женой, а походной утешительницей. Ты этого хочешь?» — «Мы обвенчаемся». — «Это в Красной-то Армии?» — «Хорошо. Когда-нибудь потом». — «Вот когда-нибудь потом я и стану… Наберись терпения». И здесь случилось то, что во всю оставшуюся жизнь не даст мне уснуть спокойно и, может быть, даже просто жить. Вдруг к нам подошел солдат — без погон, на фуражке — кокарда, небритый, изможденный: «Вы красные?» — «Чего тебе?» — «Из тюремной… охраны я… Совесть болит. Убили народу сотни три, а может, и больше. Я убил». — «А ну кончай языком молоть! — взбеленился Новожилов. — Кого, где, когда и за что. Толком».
Его фамилия Филиппов, он крестьянин Пермской губернии, заводский, семьи нет, белые его мобилизовали сразу же по началу чехословацкого мятежа. Охранял плавучую тюрьму. По приказу офицеров развесил по бортам баржи динамит (об этом узнал, когда сделать уже ничего нельзя было) и взорвал вместе с арестованными. С дороги бежал, чтобы найти красных и покаяться, а может быть, и принять заслуженную кару. Новожилов спросил: «А поименно перечислить можешь — утопленников этих?» И тогда он вытащил из-под подкладки фуражки мятую бумажку с длинным полу стершимся списком. Я увидела фамилию отца — и свет померк, и воздух сделался ватным. Очнулась в штабе — Новожилов со стаканом воды, переругиваются Азиньш и Татлин.
«Гляди, очнулась… — Азиньш смотрел восхищенно, его мысли читались отчетливо, и, видимо не считая нужным их скрывать, он произнес — растерянно и чуть виновато: — Вот — глаза… Да я мгновенно понял: не может быть таких глаз у мужчины! Не бывает! Ну, думаю — надо помалкивать. Кто поверит? Решат — спрыгнул командир с ума! А ты, оказывается, и в самом деле. Это надо же…» — Он закрутил головой и так радостно улыбнулся, словно ему подарили в день рождения самую желанную игрушку (потом многажды убеждалась: первое впечатление — самое верное. Игрушка и есть. Никакая революция не перестроит эти отношения мужчины и женщины. Их научатся прикрывать потоком слов, но сущность останется прежней…).