…А папы больше нет. И не будет уже никогда. Неужто и Надю постигла та же страшная участь?
Но нет, Филиппов утверждает, что женщин среди арестованных он не видел. Господи! (Тебя нет и никогда не было, но ведь Надя верила в тебя). Помоги ей! Спаси ее!
— А ваш… значит, папаша — хороший… были человек… — это Филиппов мне. — Списочек-то — от них. Сохрани, сказали, и эслив что… (горестно почесал в затылке). А что было делать, милая, значит, барышня? А так — хучь списочек этот у вас. Опосля на том месте можно будет крест поставить…
— Осиновый кол! — взъярился Татлин. — Всем вам! Новожилов!
— Слушаю.
— Бери и — к чертовой матери.
Он слегка картавил и взвизгивал, и я засмеялась, наверное, это была истерика. Он растерялся: «В чем дело? Дело, я спрашиваю — в чем? Может, новоявленный краском Новожилов не считает нужным исполнить приказ комиссара Татлина? А дочь большевика — не жаждет возмездия? Ты что молчишь, Арвид?» (Вот как, оказывается, его зовут. И что, собственно? И зачем мне это?)
— Я не согласен. Выйди. (Это он Филиппову.) Комиссар, это же простой русский крестьянин, мужик лапотный, чем он виноват?
— Ты еще спрашиваешь? Что ж, иди поцелуй его, христосик.
— Я того же мнения. — Новожилов уставился в пол.
— А твое мнение никто здесь не спрашивает! — взвизгнул Татлин. — Руднева! Отвечайте!
Я встретилась взглядом с Новожиловым, в его глазах сквозило отчаяние и стояли слезы. Он — баба, и мне с ним отныне не по пути. Нет: всегда было не по пути, я только этого не понимала и осознала только теперь. «Расстрелять», — я отвернулась к окну. «Вот это — по-нашему! Это — революция в действии! Остальное — гнилая интеллигентщина! Азиньш! Я сам исполню приговор». — Он шагнул к дверям, но Арвид (почему я назвала его по имени?) преградил ему путь: «Не торопись, комиссар… — Он повернулся ко мне, взгляд хлестнул яростью: — Ты же русская, он же из твоего народа, откуда у вас, русских, такая безжалостность, и вообще — твое ли это дело судить солдата, ты бы лучше палачей судила, настоящих, истинных палачей — да хоть с той же баржи! Я все сказал…»
Хватило мгновения. Он прав. Я должна наказать палачей. Тех, кто убил отца и его товарищей. Азиньш прав…
…Так падает трава под ударом косы. Мгновение, и все решено.
Вернулся из штаба, и новость о предстоящем штурме Казани поблекла: оказывается, ординарец Новожилова — женщина, молодая девушка точнее. «Только этого нам и не хватало», — сказал Татлин, и на этот раз он, чего там, прав. Никаких женщин! У нас воинская часть, а не дом свиданий, и Новожилов, который пожелал сладко жить, — получит сполна. Не скрою, я был в ярости, но тут вмешался случай. «Во-вторых, — сказал Татлин (до чего же он нуден и непоследователен), — у нас — перебежчик, страшные вещи рассказывает…» И я узнал об ее отце. Узнал, что между ней и Новожиловым были только мечты. Его мечты. А она посмеивалась.
И вдруг я вспомнил ее глаза и понял, что неспроста глянули они на меня в первую нашу встречу…
О чем она говорила с Новожиловым (с одобрения Татлина разжаловал его в рядовые) — не знаю. Я смотрел пополнение — по приказу Ленина оно все время к нам поступает, — она подошла ко мне и стала прощаться. Я не ожидал этого. Я хотел сказать, что она — красноармеец и приняла присягу, торжественное обещание рабоче-крестьянскому правительству, но встретился с нею взглядом и понял, что не скажу этого. Не потому, что она — девушка. А потому, что ее глаза замыкают мой рот на замок, и я не могу говорить. «Прощай, командир, — улыбнулась, — мы больше никогда не увидимся. Служба моя в Красной Армии была короткой и бесполезной. А у меня долг есть, ты знаешь какой…» Здесь я решился и сказал, что любому из нас не к лицу творить возмездие, что жизнь сама все рассудит — грешен, мне так не хотелось, чтобы она ушла. Но она была непреклонна, характер и воля у нее стальные. «Уходите, а как же мы тут? Без вас?» — «А Новожилов?» — пошутила она, но шутки этой я не принял: «Лучше бы его совсем не было (она засмеялась). Вы подумайте — там, среди врагов, совсем одна…» Тут у меня вырвалась фраза, которая многое ей объяснила, да и мне открыла многое. Я ведь не собирался ее произносить. Вырвалась, не знаю как: «Эх, мне бы с тобой…» Она взглянула удивленно, сухо заметила: «Вам со мной ни к чему, и „тыкать“ мне не нужно, один уже „тыкал“, и ничего хорошего не получилось». Но глаза ее синие при этих суровых словах не были суровыми, и это мне не показалось. «Если сможешь — возвращайся. Мы… Я буду ждать». На том и расстались.