Герцог издал какие-то нечленораздельные звуки.
- Что? – переспросил граф.
- Мне, знаешь ли, тоже нелегко, - промямлил Тафет.
- Лучше закончить все, пока я еще могу сохранить мужество и присутствие духа, - произнес Балдрон, вставая рядом с ним.
Тафет застыл, а затем возвел на графа затравленный взгляд. Эти слова поразили его. Вообще Балдрон явился Аседану вдруг каким-то совершенно невероятным, даже полулегендарным. Так спокоен он был и так стоически переносил ситуацию. Этот момент врезался в память герцога на всю оставшуюся жизнь.
- Меч, - напомнил граф и умиротворенно улыбнулся.
Герцог спохватился и продолжил копаться в своих вещах. Тянул время.
Когда они вышли наружу, Шакадал, которого все одновременно и раздражало, и забавляло, хмыкнул:
- Вперед.
Эпилог
Как граф ни старался сохранять внешний покой, а грудь все равно сжало тисками. Он с трудом мог сделать вздох, но продолжал держать осанку и стремился ничем себя не выдать. Чтобы отвлечься, поднял глаза к небу, прищурившись, и попытался дышать глубоко и ровно. Солнце стояло в зените. И ни одного облачка. Прекрасный день.
«Собственно, чем это время хуже, чем любое другое во всей нашей бренной жизни?»
Тафету приходилось хуже. Он прикладывал все усилия, чтобы просто идти твердым шагом. Напряжение искажало его лицо, и оттого морщины, чрезмерные для его возраста, казались еще глубже.
Сзади шли равнодушные свидетели, и те, кому предстояло сделать из убийства акт великого героизма - наемники и съемочная команда.
Граф Моха предпочел расстаться с жизнью на холме, расположенном недалеко от деревни. С него открывался вид на страшные последствия недавних деяний. Балдрон страшился минуты, когда увидит пепелище, на котором разыгралась позорная драма его малодушия, последним штрихом которой станет его смерть. И все же он считал это правильным, потому что чувствовал себя причастным к произошедшей трагедии. Граф стал ее участником. И, полагая себя виновным, хотел получить толику искупления, хотя бы отважившись почтить вниманием последствия преступления.
Они взошли на холм. Люди и бескрайнее небо. А вокруг пустота. Деревья остались позади, птиц нигде не было слышно. Только шаги вразнобой шаркали по земле.
Балдрон узрел пепелище. Обугленные доски ограждения, разрушенные дома – все почернело. За ночь дым выветрился, но при сильных порывах ветра все равно долетал запах пожарища. Тел погибших не видать, человек отсюда казался мелочью. Или они слишком высоко поднялись?
В любом случае, его ожидало очень болезненное падение.
«Великие Обитатели Господних Палат, простите меня, ибо я согрешил. Я оставался безучастным, когда здесь творилось преступление. Я попустительствовал. Я оставил людей, которых клялся защищать».
К графу подошел Шакадал.
- Милорд, вы хотите в чем-либо покаяться? Может быть, что-то хотите сказать?
- Вам мне нечего сказать, генерал, - Балдрон повернулся в Аседану. - Друг.
Тот замер в нерешительности.
- Аседан, - снова позвал Балдрон. Тафет качнулся словно неваляшка и с трудом передвигая ноги направился к графу. Они отошли немного в сторону, где был лучше обзор на деревню.
- Как мне… я не знаю, - нерешительно начал Тафет, глаза его бегали туда-сюда, герцог весь дрожал.
- Отсеки мне голову. Остроты твоего меча хватит, чтобы все свершилось с одного раза?
- Думаю, да. Мне стоило… - Тафет тараторил. - Не знаю, я не точил его специально.
Балдрон взял его за плечо.
- Аседан. Я считаю, что я достойно прожил жизнь. И горжусь тем, что мы с тобой сделали, когда были на одной стороне. Если кто и может облегчить мой конец, так это ты.
Аседан с шумом выдохнул.
- Ты не должен был просить меня, - жалобно сказал он.
- Но я прошу.
Тафет нервно подергал головой, словно разум его соглашался, а тело противилось.
Балдрон встал на колени спиной к солдатам, лицом к пепелищу, и наклонил голову вперед. Аседан встал сбоку, обнажив меч.
Тафет все медлил, конечности у него онемели. Наконец он крепче сжал руками рукоять и одним движением отсек голову другу.