— И где она тут втирает дичь о том, что я якобы поранила Клеймана?
— Она не говорила этого в интервью, — был ответ.
— Тогда откуда слухи?..
Та, что настырно доказывала другой бесспорную вину Ронан, посмотрела на девушку и скроила смущенную мину.
— Мэвис мне лично рассказала.
Ева посмотрела на нее цепко, с осуждением. Последней стало некомфортно, еще чуть-чуть — и женщина попятилась бы, опасаясь оказаться в пасти хищника. Не стоило ей дергать за львиный хвост.
— Мэвис, как я погляжу, наскучило придерживаться здорового соперничества, — пожала плечами Ева, ощущая, как кипит кровь. — Ну а тебе, видимо, надоело получать высокую зарплату.
— Что?.. Н-нет!..
Ева широко улыбнулась, а потом и вовсе залилась смехом, словно серебряные колокольчики рассыпались по паркету.
— Да шучу я, не тревожься. Я не стану выгонять тебя из-за каких-то там небылиц, — ласково приобняла собеседницу девушка. В ту секунду она желала сомкнуть ее тонкую шею в своих ладонях. — Просто будь осторожна. Любой другой на тебе живого места бы не оставил — обвинение в преступлении отнюдь не шутки!..
Пока сплетницы убеждались в абсолютной доброте Евы Ронан, та стремглав побежала в студию, где ее, собственно, не могли дождаться. Окутанная болью, девушка подавляла желание пасть наземь и разрыдаться. Но нужно было крепиться, придерживаться уверенности в себе. Она судорожно прижимала ладонь к груди, чтобы сердце не выскочило наружу.
— А вот и наша Ронан!.. — встретили ее, как и всегда, до чертиков тепло.
Мелкая гадость Мэвис не меняла дерьмовую погоду Дилана. Еву бы ничего не спасло — душа ныла как проклятая богом.
Никогда прежде она не желала умереть так сильно.
***
Шоковое состояние — два слова, а сколько метафор.
Сердце стучит беспорядочно. Дыхание свистит, как сломанная флейта. Слабость и головокружение овладевают разумом. Сознание теряется во мраке. Взгляд тускнеет, подобно затухающей звезде.
Кажется, что ты плывешь в тумане, не видя берега.
Играешь в лотерею, не зная, каков будет итог.
Словно стоишь на перекрестке, не ведая, куда повернуть.
Войдя в студию, Ева столкнулась с уже до смерти надоевшей частью любых фотосессий: восхищением и штампованными комплиментами. Натянув улыбку, Ева лишь единожды всех поблагодарила и смело прошла вперед.
(Быстрее начнем, быстрее закончим.)
Напомню: никто не предупреждал, что в съемках будут участвовать корейские практиканты. Полагаю, именно поэтому Да Хён, возникший перед Ронан с камерой в руках, поверг ее в трепет.
Они сухо поприветствовали друг друга, лениво принявшись за дело. Напряжение между ними улавливалось без труда, однако команда и без того была занята, бурно обсуждая какие-то детали.
Ева меняла позы, избегая объектива (точнее, Да Хёна). Помимо случившегося, сердце сдавливалось в тисках непостижимого стеснения. Оно выстукивало бешеный ритм: под ребрами, в висках, по всему телу. Ева будто стояла перед фотографом полностью нагой, чувствуя сквозняк не только кожей, но и нутром. Часто цепенея, Ронан ощущала себя как под дулом пистолета.
В действительности же неизбежным был анализ со стороны Да Хёна — не зря ведь боженька наградил его острым взором.
Дыхание Ронан превратилось в судорожное и поверхностное. Воздуха катастрофически не хватало. Ее конечности затряслись в терзающем урагане. То, что грянуло, нельзя было ни предотвратить, ни проконтролировать.
«Это и есть паническая атака?» — сразу осенило Хёна. Он не был уверен в своей догадке.
Натянутый, словно тетива, он окаменел еще сильнее, смотря на нее прямо, а не через объектив.
Группа состояла практически из двух десятков человек — и каждый из них был слеп. Пускай Ева подавляла явные синдромы, глаза было не обмануть: побледневшая кожа, холодный пот... Кореец, оборачиваясь, желал привлечь чье-то внимание. Но разве возможно провернуть подобное среди тех, для кого чувства играют не самую важную роль?
Тогда Хён тихо произнес:
— Расслабься и будь собой. Представь, что здесь никого нет. Только ты и я.
Ева ошарашенно оглянулась по сторонам: его пущенные стрелой слова попали ей в сердце, не достигнув ни одного, кто там находился. Под прицелом была лишь она.
(Только ты и я.)
Они синхронно, с особой жадностью впились друг в друга. Если будущее каждый раз длится до следующего вдоха, то девушка, пожалуй, предпочла бы умереть. Ненавистные черные мертвые очи казались ей живее тернистого леса; живее всего на свете. Губы, разразившиеся горькой правдой, расплылись в мягкой, по-своему доброй улыбке — невольно улыбнулась и она. Боль, казалось, померкла.