Ну или право самого сильного унаследовал некто другой.
Отпустить или стереть новоиспеченные чувства Ронан не хотела. С ними было нелегко: словно оказавшись меж двух огней, девушка не знала, что главнее — отомстить Дилану или разобраться с чувствами к Хёну?
(Is it better to speak or die?)
Стоило посмотреть на первого со стороны, оценить его объективным взглядом, как вдруг созревал вопрос: «А почему именно он?» Любую ошибку или вину можно загладить без какого-либо ярого желания сломать человека под себя. Почему ей вдруг понадобилось добиться более высокого в его глазах положения? Неужто она настолько одинока?
(И почему она до сих пор к нему привязана?)
Одно Ева знала наверняка: Дилан в прошлом. Ее мнимая любовь тоже. Она вырвала ее из сердца в ту ночь, закопала глубоко в земле, не желая больше проживать жизнь таким образом.
(Постепенно в ней созревал стержень. Она даже могла это почувствовать.)
Если раньше он был точно медом, пускай и засахарившимся, затвердевшим, то теперь она распробовала в нем нотки дегтя.
«Нужно поговорить», — решила для себя Ронан, когда деготь стал противнее. Уверенно прошла в коридор, не зная, где отыскать своего ферзя.
В тот миг ей не удалось избежать плена очей Хёна — и это было не впервые.
(Избежать?.. Она тому и не воспротивилась!)
Эти мелочи вырисовывались в ее памяти, впиваясь семенами в благую землю. Их жажда вырасти, облачить земной покров и достигнуть небес была необъятной.
Искоренение дуба, казалось, не за горами.
Она симпатизировала Да Хёну — Ева часто ловила себя на этой мысли, пускай и не до конца принимала ее за истину.
(Не зря мы замечаем хороших, угодных себе людей лишь в моменты, когда начинаем сравнивать с ныне существующими.)
Аналогичная ситуация произошла с Хёном: он замер как истукан. Из головы вылетело, куда он направлялся. Перед ним Ева, и она смотрела ему прямо в глаза — остальное не имело значения. Они в очередной раз пересеклись в коридоре, из которого люди будто испарились, исчезли, сбежали. Пускай в тот момент они и вовсе не понимали таинства своих чувств, но догадывались: все определенно взаимно.
Ева изголодалась по его пылкому взгляду, он тоже. Оба неловко улыбнулись, боясь, что стоящий напротив мог прочесть мысли, за которые невероятно стыдно.
— Здравствуй, — улыбнувшись, промолвил парень.
— Привет, герой. Как дела?
— Все хорошо, спасибо. У тебя?
— У меня тоже, однако будет лучше, если мы наконец обсудим детали плана.
Хён вопросительно вскинул бровь, озираясь по сторонам.
— Что — здесь и сейчас?
— Да нет же. — С губ, точно морской бриз, слетел легкий смешок. — Если ты не против, я бы хотела обсудить время и место встречи. Удобно завтра в без четверти шесть?
Поежившись, парень утвердительно кивнул. Знала бы Ева, с каким трепетом Хён этого ждал.
***
На мероприятие Еву хотели нарядить по-царски. Стилистки подобрали дорогое платье длиной до пола, идеально подчеркивающее фигуру. Материал из зеленого атласа возлег на девичье тело второй кожей, а лямки, по которым прошелся ряд блестящих декоративных камней, бережливо прочертили тонкие ключицы.
— Что будем делать с волосами? — поинтересовалась Ева.
Скрывать нечего: она себе нравилась. Идеальный образ под не менее идеальную месть. От нее исходила энергия недосягаемости, как когда-то у принцессы Дианы. Во всяком случае, именно на это она и рассчитывала.
— Скорее всего, низкий пучок, — был ответ, — однако это не точно. Ждем ответа Розенберга.
— Понятно. Под платье подойдет любая прическа, так что особо я не беспокоюсь.
Девушки, будто феи-крестные, окружили ее и, споря, суетливо составляли элегантный и в то же время не очень броский образ, взглянув на который перехватило бы дух. Для каждой стороны было важно продвинуть именно свою идею, а вот моделям на самом деле было глубоко наплевать.
Раньше Ева спокойно относилась к этой традиционной части работы; терпеливо выжидала окончательное решение, а после, непременно улыбаясь, прощалась и сбегала из "VOMA" — куда глаза глядят. Но с недавних пор ей вдруг стало не все равно. Ронан беспокоило многое: что ее заставят надеть, какой наведут марафет... С ее мнением не считался даже Итан.
«Есть ли в моих образах хотя бы один процент Иб?» — тревожилась она.
(Ей надоело быть моделью. Она перегорела, пускай и молча продолжала трудиться.)