— Ну, ты ведь здесь, — Мальчик Из Шатра пожал плечами. Мол, все более чем ясно. — А где ты, там и я.
— Но ты... т-ты не должен здесь находиться!
Он чуть пошатнулся, одарив ее недоверчивым взглядом: будто та сморозила глупость.
— Совсем тю-тю, что ли? — Видимо, действительно глупость. — Ты ведь сама меня позвала.
После Мальчик Из Шатра широко улыбнулся. Ева вспомнила, что именно так он ей и улыбался: ярко, ослепляя глаза. Вспомнила, как налились его щеки розовым, словно спелый персик. Вспомнила, как в тот дождливый роковой день наступила весна. Именно в этого Дилана она влюбилась.
— Почему ты тогда протянул мне руку помощи? — нагнувшись, спросила Ева.
Мальчик Из Шатра изумленно приподнял бровь. Зеленые очи вцепились в ее, выискивая ответ. Но они ему ничего не говорили.
— Этого я не знаю, однако... Может, попытаешься ответить на мой вопрос?
— Задавай.
— Почему ты до сих пор за меня держишься?
Девичьи губы растянулись в тонкую полоску. Гадкое чувство расползлось по телу. Она не знала, как выглядит со стороны, да только одно было понятно как ясный божий день: лицо говорило за нее — поскольку лик Мальчика Из Шатра резко помрачнел.
— Не знаю.
— Хочешь, я сам отвечу? — поинтересовался он вдруг.
Чай все еще теплился в его руках. Густой пар повис над напитком тяжелым ароматным облачком. Он действовал как дурман, и Ева, прикрыв рот, пыталась подавить рвотный позыв.
Его теплая рука прикоснулась к ее. Жар с необычайной силой поглотил тело. Белое свечение, исходящее отовсюду, стало ярче, невыносимее — настолько, что беспощадно жгло глаза. Ева сомкнула веки и сильно зажмурилась, будто это уберегло бы ее от злосчастного излучения.
Непонятный оглушающий шум набирал мощность, обрывался и порой доходил до тонкого пищания, перерастающего в ультразвук. Девушка, согнувшись, пала на колени. Терпеть было невозможно, думалось, что ей сверлят голову. Руки отчаянно пытались закрыть уши, но, как оказалось, шум существовал не в пространстве, а в ней самой.
Именно с подобным осознанием звук и оборвался.
Свет медленно отходил. Ева еле-еле разлепила веки.
Вместительная, однако скромная палата. Светодиодные лампочки включены, несмотря на дневное время. Их было трое: юноша, его мать и мужчина в строгом костюме.
Мать что-то яростно говорила третьему, пока тот беспокойно расхаживал из стороны в сторону и, активно жестикулируя, не менее яростно что-то настырно твердил в ответ. Взрослые, занятые взрослыми делами. До ребенка никому нет дела. Все как обычно.
(Манипуляции со стороны матерей, миленькое личико, за которое тетеньки и дяденьки готовы платить деньги, — все это смешивалось в однородную серую кашу, и мы при всем желании не могли узреть, что сбиваемся с пути.)
Дилан ступил на порог двадцатиоднолетия. Юный и целеустремленный до мозга костей. Уже год как встречался с девушкой, в которую был тайно влюблен практически пять-шесть лет. Умный, талантливый, харизматичный. Плод трудолюбия — множество подписанных договоров. На днях должен был покинуть Штаты, чтобы на время переселиться во Францию, — ему наконец определили главную мужскую роль в достаточно крупном проекте. Стоило вспомнить об этом, как его лицо исказилось в печали. Руки сжали слегка влажное одеяло — теплые ладони только и делали, что под покровом отчаяния мяли ткань.
По спине пробежал рой мурашек. Мышцы напряглись, натянулись — точно тетива. Он должен увидеть. Должен увидеть вновь.
Пока мать и агент продолжали спорить, Дилан откинул одеяло в сторону. Глаза защипало, только вот слезы не полились: он плакал слишком много, и тело будто бы лишилось всяческого запаса влаги. Сердце заныло; теперь не так сильно: в голове кружил дурман от количества выпитого успокоительного.
«Не будет никакого кино, Дилан. Не будет главной роли, не будет полного романтики Парижа. Забудь, Дилан. Все эти годы, вся проделанная работа... все было зря, Дилан. Это все осталось лишь в планах и совсем скоро разрушится, как песочный замок. Уже разрушилось. Не суждено тебе быть актером. Все кончено, Дилан».
Его дрожащие ладони прикоснулись к правой ноге. Точнее — к тому, что от нее осталось.
Ниже колена — ничего.
Ниже колена — щедро перебинтованное ничего.
«Двадцать один год бесполезного скитания. Ты даже не жил, ты лишь существовал».
— Он сможет! Как вы не поймете?! — донесся до него нервный голос матери. — Мы ведь закажем протез, а потом...
— Протез, адаптация к ходьбе... Принятие нового себя, в конце концов! Это все время, слышите? — подметил мужчина. — А его у нас нет.