«Слышал, Дилан? Ты слышал, не так ли? Тебе стоит отпустить свои упования, свои мечты... Забудь. Не делай себе больно, Дилан. Это все равно бессмысленно. Забудь!»
— Но мой мальчик... Мой мальчик талантлив! Вы сами говорили, какой он целеустремленный! Он непременно справится!..
С теми словами он наконец обратил внимание на мать. Его взгляд был полон слабости, обреченности, печали.
— Мама...
Забери меня отсюда, хотел он ее попросить. Только не успел: женщина, громко топая, мгновенно подбежала к сыну. Схватила его за плечи, потрясла и без того ослабленное тело. Дилан, как бы досадуя и отстраняясь, отдернул плечо. Тогда ее родные глаза, такие же зеленые, как у него, вцепились в мальчишечье лицо.
(Страшно.)
— Ну же, Дилан, скажи: ты ведь постараешься, не так ли?! Скажи, родненький, что ты сможешь! Скажи же!
«Мама, я так устал. Мама, все мои труды как в воду канули. Мама, все было зря. Мама, скажи, что любишь меня. Мама, пожалуйста, обними меня. Мама, пожалуйста, пожалей меня. Мама, пожалуйста, скажи, что это просто сон. Мама, пожалуйста, пообещай, что все будет хорошо».
— Я устал, — промолвил Дилан ровным поникшим голосом. Губы почти шевелились. — И прекрати думать исключительно о себе...
Именно тогда шестнадцатилетняя Ева, стоявшая все это время за дверью, заставила себя прекратить подслушивать столь безнравственный разговор. Девочка собрала последние крупицы смелости и трижды постучалась. Услышав одобряющее: «Входите!», она проскользнула в палату.
Тишина проглотила всех посетителей. Стыд и страх заставляли сердце биться так громко, что она различила протяжный звон в ушах. Девочке было мерзко от сложившейся ситуации. Мерзко, в первую очередь, от себя.
Хотелось развернуться и бежать, однако она не могла сдвинуться с места будто ее пригвоздили. «Ты в силах им объяснить! — подумала она. — Если не сразу, то злость позже потухнет».
Страх ловко подчинил ее своей воле, потому Ева решила не смотреть на миссис Клейман или на личного помощника, в глазах которых определенно будет тесниться осуждение. Ждать от них понимания сейчас, когда после ампутации прошли сутки, — чересчур самонадеянно.
А Дилан поймет. Он всегда понимал. Они друзья, близкие друг другу люди. Они прошли через огонь и воду. Да и сейчас он вряд ли считает ее виноватой.
Ева смело перевела на него свой взор. И лишь тогда поняла, как сильно ошибалась — уж больно огромные надежды она к нему питала.
Стоило их взглядам столкнуться, как его лицо исказилось в ужасе, быстро перешедшем в ярость. Отметая сомнения, Ева браво направилась к койке.
— Что ты здесь делаешь? — грозно спросил он.
— Дилан, мне так жаль, — сказала девочка дрожащим, тихим голоском. От ее смелости не сохранилось и следа.
Лицо Дилана стало неузнаваемым: брови нахмурились, красивый лик преобразился в оскал дикого пса. Еще чуть-чуть — и во рту соберется пена.
— Жаль? Только вот, блять, не надо меня жалеть! — закричал он. — Особенно тебе.
Ева отошла на пару шагов. А потом еще. И еще.
— Мне, наверное, не нужно было приходить... Однако...
— Явилась убедиться в проделанной работе? — не унимался парень. Слабые ладони сжались в кулаки, тело было направлено на нее. Казалось, будь он в норме, вскочил бы и разорвал ее в клочья голыми руками. — Ну как, довольна? Довольна, Ронан? М? Че молчишь-то? Не нравлюсь таким?
— Я... я понимаю твое отчаяние, но прошу, Дилан: не унывай, все будет хорошо!..
— Ты издеваешься? — вздрогнул он. — Я лишился ноги. Я не смогу продолжить карьеру. Из-за тебя, понимаешь?! Это ты во всем виновата!
— Но я ведь...
— Если бы ты только не выбежала на дорогу... Если бы не ты... Я бы остался нормальным человеком!
С глаз Дилана безудержно капали слезы. Его лицо... его лицо отражало, насколько же Ева низкий человек.
— Да будь ты проклята. Будь проклят день, когда я связался с тобой. Уж лучше бы ты умерла! Лучше бы никогда не рождалась! — Ровный тон перерос в хохот, безжалостно бьющий по затылку. — От тебя даже мать отказалась! Никому ты не нужна! Сволочь! Никчемная тварь!
В палату ворвались работники. Медсестры пытались вколоть успокоительное, а Дилан все вырывался, все одаривал ее проклятиями и самыми гнусными словами на свете.
— Уходи, — сухо велела миссис Клейман. — Вон, я сказала!
И Ева убежала. Спрятавшись в кабинку туалета, девочка истошно зарыдала. Это набило ей непрогоняемую оскомину еще в юности.
«Я должна все исправить, я должна все исправить, я должна все исправить...»
Именно в тот день Дилан посадил ее на цепь. И имя ей — вина.
***
— М-да, измочалил он ее сильно.
— Неумело и куда попало. Вроде и дом разгромил.