Они познакомились ранним осенним утром. Сейчас же глубокая осенняя ночь.
Дилан поспешил уйти. Ева не посмела его задерживать. Единственное, что она тогда могла делать, — смотреть на него, запоминать каждое движение, улавливать их отличие и принимать это за нечто совершенно обычное. Его забинтованные руки открыли дверь, и перед тем, как переступить порог, он обернулся и напоследок одарил ее обеспокоенным, полным сострадания взглядом. Свет из коридора ласково упал на его щеку, та затеплилась нежно-розовым.
Без него вдруг стало душно и тесно. Ева схватилась за грудь, вслушиваясь в тишину, будто чего-то ожидала.
Она все продолжала смотреть на выход даже после того, как Дилан исчез.
— Прощай, мой мальчик из шатра.
***
Волосы Марго переливались слабым оттенком насыщенного синего. Локоны на фоне белизны палаты больше походили на драгоценный сапфир. Пальцы, ловко орудуя ножом, аккуратно убирали с яблока желтоватую кожуру.
— Сегодня аномально тепло, — заметила она. — Как-то непривычно.
Ева кивнула, загадочно смотря в окно. На улице действительно установилась благоприятная погода: освещение выкрутили до максимума, до уха доносилось еле уловимое чириканье птиц. Тишина проскальзывала сквозь щели: казалось, во всем этом бренном утреннем мире бодрствовали лишь двое.
— Не очищай много. Я все равно особо не хочу.
Маргарита совершенно не ведала, что говорить в подобных случаях. Теряясь в мыслях, она оставила тарелку с фруктом на прикроватной тумбе.
— Угощайся.
Но Ева лежала неподвижно: уставшие глаза устремлены в окно, губы крепко-накрепко сжаты. Ни «спасибо», ни «ты тоже поешь». Будто она не здесь, а где-то далеко-далеко.
— Да Хён просидел у двери всю ночь, — вдруг поведала девушка. — А к четырем утра вообще с ног свалился. Я договорилась с одним своим другом, который живет неподалеку, приютить его, чтобы он хотя бы выспался...
— Он сильно забеспокоился, когда я позвала к себе Дилана? — перебила ее Ева.
Маргарита выдохнула. Она заметила, что, как только произнесла его имя, Ронан нервно сжала одеяло.
— Очень. Он... Ну, все мы... мы испугались, что ты простишь его.
Девушка рассмеялась. Было непонятно: зацепилась она за нечто забавное или то было от отчаяния?
— В моем духе, не так ли? — Маргарита ничего не ответила. Ева серьезно добавила: — Я ни за что не стала бы так поступать. После пережитого — уж подавно.
Голова ассистентки обреченно упала на грудь. В разуме вертелось столь много фраз, а язык по-прежнему был чертовски слаб, дабы их изречь.
— Мне жаль, — выпалила Марго.
Звонкая, протяжная тишина накрыла их куполом. Шум за дверью заглох, за окном — тоже. Лишь две девушки, спотыкающиеся о слова.
— Марго, — совсем неуловимо промолвила Ева.
— Да?
— Мне было так страшно, Марго.
Маргарита прикусила губу. Одно это признание выбило ее из колеи — в уголках очей скопились горячие слезы. Они щипали не только глазницы, но и, думалось, все лицо.
Ева неотрывно вглядывалась в стеклянную поверхность. Слова неприятно, словно до крови, царапали горло. Кислород испарялся с неимоверной скоростью: девушка постепенно задыхалась и... ничего с этим делать не собиралась. Уперевшись в одну точку, она по-прежнему не могла себя заставить обратить взор на подругу.
— М-марго... ты даже представить себе не можешь, как мне было страшно, — она говорила так тихо, как только могла. Скажи на тон выше, не выдержала бы и обернулась волком. — Я... я так боялась. Мне казалось, что я умру... Мне было так страшно, Марго, так страшно!..
Ассистентка прижалась к ее коленям и навзрыд заплакала. Руки, впитавшие сладкий нектар, вцепились в одеяло.
— Я... мне было так страшно, Марго! — взвыла Ронан.
Именно тогда она наконец устремила на подругу полный отчаяния взор. И, как бы тяжело ни было, Марго знала наверняка, что вскоре все достигнет финишной прямой.
11. (2) И так по кругу
Оказавшись в глухом одиночестве, Ким Ронан осознала, что желание побыть наедине с собой было крайне импульсивным. Только вот отступать было уже слишком поздно.
Мысли, словно черви, беспорядочно расползались в ее голове. Женщина чувствовала собственную беспомощность и забытость всем миром. Там, за стеной, лежала частичка души, ее дочь. Побитая и предательски загнанная в угол. Глаза потухли и опустели, стали отчужденными и совсем холодными; а тело — ослабло.
Подбородок предательски задрожал. Она, как мать, не могла ничего исправить. И это задевало до кровоточащих ран — как родитель способен настолько проигрывать, когда речь заходит о родном ребенке?
Склонив макушку, Ким отчаянно зажмурилась, пытаясь заглушить фейерверк дум. Однако многого избежать нельзя: например того, что жизнь стремительно изменила траекторию и отныне ничто не будет как прежде.