- Он хочет, чтобы ты приехал с ним повидаться. - Рэфт полез во внутренний карман и, вытащив запечатанный конверт, протянул мне.
Внутри лежали тысяча долларов сотенными, билет туда-обратно до Атланты на экспрессе "Дикси" и документы, по которым я значился адвокатом из фирмы Луи Пикета.
- Эти билеты на понедельник, - сказал я.
- Верно. Если у тебя возникнут возражения, их можно заменить на любой другой день следующей недели. Никакого принуждения, Нейт.
- Ты знаешь, о чем идет речь? Рэфт поднялся.
- Не знаю и знать не хочу. Но могу предположить. Если это не имеет отношения к другому моему другу, Фрэнку Нитти, которого подстрелили любимые копы вашего мэра, я вернусь наемным танцором в дансинг.
Я встал, протянул Рэфту руку, и тот, слегка улыбнувшись, пожал ее.
- Прости, если вначале я повел себя как бестактный осел, - сказал я.
- Надо понимать - ты согласен?
- Почему бы нет? Тысяча баксов - неплохая поддержка для того, кто вынужден спать у себя в конторе. И потом, не каждый день ко мне, простому смертному, обращается с просьбой сам Джордж Рэфт.
- Я бы сказал, что не каждый день ты заполучаешь таких клиентов, как Аль Капоне, - подвел черту Рэфт. Мы вышли и провели еще немало времени вместе с Барни.
ГЛАВА 10
В понедельник сразу же после обеда я занял спальное место до Атланты, успев на экспресс "Дикси" на станции Диборн. На следующее утро я позавтракал в вагоне-ресторане, проглотив последний кусок тоста как раз в тот момент, когда в полдевятого утра поезд на всех парах подкатил к станции "Атланта Юнион". Я поймал такси; пальто висело на руке - было солнечное теплое утро; и, сев на заднее сиденье машины, сказал:
- Мак Донаф-роуд, Южный бульвар.
Шофер повернулся и посмотрел на меня - костлявый парень с невозмутимым лицом Гари Лэнгдона, - и растягивая, как жвачку, слова, сказал:
- Мистер, это тюряга.
- Правильно, - ответил я, искоса бросив на него взгляд. - Если уложишься за час, получишь, сколько не зарабатывал никогда.
Он улыбнулся, пожав плечами, выключил счетчик, и мы поехали.
Подрулив к тротуару, таксист заглушил мотор и остался ждать, а я дошел до маленькой будки, из которой появился вооруженный охранник в синей форме и поинтересовался, какое у меня здесь дело. Я рассказал, он пропустил меня, и я пошел дальше по дорожке ко второй будке, за которой виднелись решетчатые ворота - как раз посередине тридцатифутовой стены из серого гранита. Второй охранник, вооруженный винчестером, спросил у меня то же, что и предыдущий, и еще - нет ли у меня фотокамеры или оружия. Я ответил, что ни того, ни другого нет.
В воротах этой огромной стены, сложенной из блоков и демонстрировавшей размах проделанной работы, еще один охранник взглянул на меня сквозь прутья и, уже третьим по счету, спросил о цели моего прибытия. Наконец одна створка ворот со скрежетом отворилась.
Внутри огромного центрального, сложенного из гранита, здания охранник повел меня по главному коридору к небольшому столу. В конце коридора были стальные ворота, и охранники с дубинками наблюдали, как заключенные в синих грубых робах поспешно сновали за ними взад и вперед.
Мне дали небольшого размера бланк, где я должен был написать фамилию заключенного, с которым хочу увидеться, и я проставил - Альфонсо Капоне, затем мне велели написать свою фамилию и адрес, а также причину, по которой вызывается данный заключенный. Я указал - мое настоящее имя, но адрес конторы Пикета, назвав свою причину как юридическую.
Это не было ложью - я представлял эту фирму. Но тем не менее создавалось впечатление, что я адвокат.
Охранник передал бумагу другому охраннику, а тот - курьеру из числа осужденных, находившемуся в коридоре за вторыми воротами, которого послали привести заключенного. Мы с охранником потолковали о том, как отличается погода в Чикаго и Атланте. Вскоре мой собеседник пришел к выводу, что ему безумно повезло жить в Атланте, а я в свою очередь был рад, что не работаю тюремным охранником. Но этот вывод я благоразумно оставил при себе.
Через пять минут охранник провел меня в комнату свиданий размером с мою контору и усадил за ближайший угол длинного голого деревянного стола. Я заметил перегородку, проходившую от обратной стороны стола до пола, но проволочной сетки, разделяющей стол на две половины, не было. Стены из серого камня, окна высоко и зарешечены. Кроме стола, в комнате больше ничего не было.
Прошло еще пять минут, и охранник с дубинкой ввел в комнату заключенного. Ему было около пятидесяти лет, вес, возможно, две сотни фунтов, лицо покрыто приятным загаром. Поредевшие темные волосы коротко, по-тюремному, острижены; густые, кустистые брови; под проницательными серыми глазами темные круги, скорее наследственные, чем от бессонницы. Форма головы походила на сжатую с боков тыкву. Вдоль левой щеки тянулись два шрама - длинный и короткий, последний глубже и явственней. Под челюстью, на почти отсутствующей шее, был третий шрам.
Заключенный обошел стол и сел напротив меня, улыбаясь одними губами; кивнул мне, за чем-то нырнул в карман вылинявшей куртки. Оказалось, за сигарой. Толстая, шестидюймовая. Он порылся еще и, достав спички, закурил. Махнув сигарой, он спросил, не хочу ли и я закурить. Я отказался, качнув головой.
Посмотрев на охранника с благожелательной улыбкой, он кивнул, и тот поспешил выйти. Мы с Аль Капоне остались одни.
Он протянул мне руку, улыбнувшись пошире, так, что показались зубы. Мы обменялись рукопожатием. Рука Капоне была пухлой и мягкой, а рукопожатие энергичным и жестким.
- Итак, вы и есть Геллер, - сказал он.
- Да, Геллер.
- Мы никогда не встречались, но однажды вы оказали мне услугу...
Я растерянно посмотрел на него, не понимая, что он имеет в виду.
- Неважно, неважно. Вы действительно не хотите одну из этих сигар? Он махнул сигарой - пахла она очень неплохо. - Два доллара, Гавана...
- Спасибо, не хочу.
Он оперся на руку, сигара в зубах стояла торчком.
- Знаете, тут не так уж плохо. Отдыхаю первый раз после Филли.
Он напомнил мне о годичном сроке, который получил, когда несколько лет назад его подловили в Филадельфии, обвинив в ношении оружия. Ходил слушок, что таким путем он решил охладить накалившиеся страсти. Его старый наставник Торрио, благодаря чьим идеям вся преступность в стране была организована по сути в один гигантский синдикат, посоветовал ему лечь на дно, чтобы успокоить прессу, взбудораженную вдобавок ко всем прочим эксцессам событиями дня святого Валентина.