- Я давно тебе хотел рассказать кое о чем, - сказал Элиот. - Мы никогда с тобой не говорили о Лингле. Это случилось до того, как мы подружились. Но, сдается мне, ты снова в это вляпался - я имею в виду компанию Капоне... Хотя это и не твоя вина. Что ж... помочь тебе не могу, хотя и сочувствую.
- Я ценю твое сочувствие, Элиот. Ценю по-настоящему. Но...
- Но держись от этого подальше. Позволь, я расскажу то, что давно хотел тебе рассказать. Это известно лишь узкому кругу. Мы с Фрэнком Вилсоном знали о Лингле... знали, что он близок к Капоне и мог бы стать главным свидетелем, чтобы помочь нам привлечь его к суду за уклонение от уплаты налогов. Мы позвонили в "Триб" полковнику Мак-Кормику. Он знал о Лингле, но лично с ним знаком не был. Мы не сказали полковнику, зачем хотим встретиться с Линглом, - иначе полковник не заложил бы в прессе такую мину под себя самого, защищая "павшего героя". Но мы попросили полковника организовать для нас встречу с Линглом в "Трибьюн Тауере". Он согласился. Десятого июня в одиннадцать утра мы должны были встретиться. - Элиот мелодраматически помолчал, чтобы произвести впечатление. - Рассказывать тебе, что произошло девятого июня, мне незачем.
Джейк Лингл был убит.
- Да, - ответил я. - Не стоит.
- Меня всегда раздражало это чертово стечение обстоятельств, этот Пикет с его связями с Капоне, сам приятель Лингла, да еще и свидетель на суде из-за того, что виделся с Линглом незадолго до убийства; и что все тот же Пикет должен защищать парня, подозреваемого в убийстве Лингла.
- Имею возможность убедиться, как это до сих пор тебя беспокоит, заметил я.
- Возникла масса предположений о том, кто стоял за убийством Лингла. Кто его оплатил. Было похоже, что за этим стоит Капоне. У меня лично нет никаких сомнений: кроме Капоне - некому.
- Да, Элиот, это сделал не я.
- Хорошо, - сказал он серьезно. - О деле Лингла больше не будем говорить. Но я подумал, что тебе нужно знать о встрече в "Трибьюн Тауер", на которую Лингл обещал прийти.
- Знать - это всегда неплохо. Благодарю, Элиот. Снова подошла официантка, и мы оба заказали еще по чашке кофе.
- Слушай, - сказал Элиот. - Я хотел тебя повидать сегодня утром не только для того, чтобы сунуть нос в твои дела. Я хотел тебе сообщить кое-что новенькое.
- Ну да?
- Меня ожидает перевод.
- Из Чикаго?
- Да.
- Почему?
- Шоу заканчивается, и я остаюсь банкротом. Шеф агентов по "сухому закону" в городе, где совсем скоро будут продавать легально любые спиртные напитки... А я хочу настоящей работы.
- Элиот, вы всегда использовали "сухой закон" как оружие для борьбы с гангстерами, как оправдание их преследования. Почему бы вам не придержать при себе это оправдание еще на какое-то время, пока вы окончательно с ними не разберетесь?
Он покачал головой.
- Нет. Решено. - Посмотрел на меня устало; выглядел он намного старше своих двадцати девяти лет. - Знаешь что, Нейт. Иногда я думаю, что заключение Капоне было просто... рекламным трюком. Они привлекли меня, натравили на него - мы сделали работу, и сейчас его нет, но... Его команда все еще существует. А как только покончат с "сухим законом", они будут уже не столь досягаемы, и легализация их деятельности будет только вопросом времени. Я вообще не уверен, что кто-нибудь когда-нибудь до них доберется... Я просто не знаю, что и сказать...
- Конечно, Элиот, только тебе одному известно, скольких трудов стоило засадить Капоне, - сказал я. - Но ведь на страницы газет больше вас никто и не попадал.
Он покачал головой.
- Если бы я просто жаждал славы, Нейт. Да, мне нравится встречать свое фото в газетах, имя в заголовках. И тебе понравится, когда это произойдет. Но это был единственный способ организовать поддержку общества, доказать сочувствующим гражданам и политикам, которые доверили мне эту работу, что я ее исполняю. Неужели ты думаешь, все это только для того, чтобы попасть в эти чертовы газеты?
Мне стало неловко - какое я имею право выговаривать Элиоту?
- Куда собираешься ехать?
- Куда пошлют. Предполагаю, что здесь пробуду все лето. Может найдут мне какое-нибудь занятие на время Выставки.
- Тебя здесь будет не хватать. Мне так уж точно.
- Я еще не уехал. Так или иначе, хотел тебе об этом сообщить - хотя бы отчасти скинуть груз с сердца.
- Я и сам хочу на неделю или две уехать из города.
- Да?!
- Ну да. Махну во Флориду в начале следующего месяца.
- Уж не тогда ли, когда Сермэк уедет отсюда?
Элиот был неисправим.
- А что? - спросил я, надеясь, что с искренним равнодушием.
- Значит, угадал, - заметил Элиот, вставая; проверил чек, добавив десять пенсов на чай. Я добавил еще пять центов. Он взглянул на меня: - Ты и правда влюбился.
- Я легко влюбляюсь, если не вру в течение двух недель, - ответил я.
Он засмеялся; и из глаз исчезла усталость. Мы вместе вышли на улицу, я прошелся с ним до Диборн, спустился к Федерал-билдинг, где мы расстались, и я пошел на Ван-Барен, завернув за угол к своей конторе. Было ветрено, что не удивительно для Чикаго в январе, но сейчас ветер просто свирепствовал. Спрятав руки в карманы пальто, я шагал, опустив голову и уставясь в тротуар.
Так, с опущенной головой, я и открыл дверь, и подошел к лестнице. Я поднял голову только тогда, когда услышал шаги.
По лестнице в полумраке спускалась женщина. Ей было чуть за двадцать, лицом похожа на Клодетт Кольбер. Она была довольно высокой - возможно, пять футов и восемь или девять дюймов, - а одета в длинное черное пальто с черным меховым воротником. Ничего экстравагантного. На копне кудрявых темных волос, тесно прижатых к голове, прилепился берет. В руке у нее была маленькая черная сумочка с замком.
Когда мы встретились на ступеньках, я улыбнулся, она тоже. От нее хорошо пахло, но это были не духи, не цветочный запах - это был аромат, который я не мог определить, может быть, ладан? Что бы это ни было, но на протяжении одного часа я влюбился во второй раз.
Неожиданно она обратилась ко мне мелодичным, хорошо поставленным голосом, показавшимся мне немного аффектированным:
- У вас контора в этом здании или вы идете к кому-нибудь на прием?
Я повернулся к ней, облокотившись на перила, что было очень небезопасно, но зато в духе Рональда Колмэна.