- Меня удивляет, - сказал он, - что клиент мистера Пикета все еще блюдет мои интересы после всего, что я сделал.
- Откровенно говоря, - ответил я с набитым омаром ртом, - не думаю, что клиента мистера Пикета интересует, живы вы или умерли. Просто я считаю, что он - тот человек, который понял, сколько вреда может принести плохая пресса. Между прочим, день святого Валентина был всего несколько лет назад, если вы уловили мою мысль.
Он заметил:
- Что ж, план хорош - напомнить им, кто босс, из тюрьмы поставить Нитти на место.
Я пожал плечами.
- Вы же знаете, как обстоят дела. Политика.
Он кивнул. Потом поглядел на залив. Сумерки переходили в ночь, и огни на судах подмигивали мэру. Очертания города Майами отражались в воде.
Подошел официант и принял заказ на десерт; мы оба попросили ванильное мороженое, но до того, как его принесли, Сермэк скривился, видимо, от сильной боли.
Он встал, извинился, и Миллер потащился за боссом, державшем руку на полном животе.
Принесли мороженое, и я стал есть. К тому времени, как вернулся Сермэк, его мороженое начало таять; он медленно ел, потеряв ко всему интерес.
Покончив с мороженым, он заметил:
- Что же вы хотите - ходить за мной по пятам? Дождаться убийцу и остановить его?
Я кивнул.
- Я надеюсь задержать его еще до того, как дело зайдет слишком далеко, но если реально смотреть на это дело, выход один - дождаться и остановить.
- Когда Миллер и Лэнг увидели вас на бегах, почему вы решили не пытаться убрать их со своей дороги?
- Я не могу блефовать, если приготовился заниматься этим делом, ответил я, пожав плечами. - А я буду им заниматься до тех пор, пока вы не предпримете что-нибудь, чтобы меня остановить.
Он коротко хохотнул:
- Какого черта, зачем я буду останавливать? Вы здесь, чтобы я выжил!
- Для меня это дело означает неплохие "бабки", Ваша Честь.
Нам подали кофе.
- Я хотел бы, чтобы вы описали этого человека мне и моим людям, сказал Сермэк.
- Конечно.
- И вы можете продолжать наблюдение за мной, но не иначе, как в сотрудничестве с Лэнгом, Миллером и остальными. Если хотите, можете сообщать мне о себе время от времени. Ежедневно сверяйте все с моими планами.
- Хорошо. А что вы планируете делать?
- Я буду делать все, имеющее отношение к Джиму Фарли, что только смогу. Он обещает немногое, но очень ценное. А мне много дыр надо залатать. - Что вы имеете в виду?
- Фарли сказал мне, - что Рузвельт планирует приплыть в Майами в будущую среду. Этого в прессе еще не было. Но масса больших "шишек" настояла, чтобы он закончил здесь свое путешествие на яхте. Хорошая реклама для города, и хорошо для тех, кто выбрал президента. Он собирается выступить перед народом. Здесь должны быть вся пресса, духовые оркестры, радио...
- Вот как?
- Слыхали обо мне и Рузвельте, Геллер?
- Знаю, что в Чикаго вы поддерживали Смита.
- Дело в том, что я отклонил все просьбы Фарли переметнуться. Мы тогда собрались, чтобы объявить кандидатом в президенты этого тупого ублюдка Джея Гэма.
Джей Гэм - Джей Гэмильтон Льюис, стареющий щеголеватый сенатор из Иллинойса, который, хотя и был демократом, оставался заодно с реформистски настроенным прежним мэром, республиканцем Картером Гэрисоном - сыном мэра Чикаго времен Первой Всемирной Выставки, погибшего от пули убийцы еще до того, как усмирили "Белый город".
- А потом Гэм предал нас, переметнулся к Фарли, и я настоял, что кандидатом в президенты в этом городе будет объявлен банкир Трейлор.
- Но из-за этого Джей Гэм объединится с Фарли и отхватит ваше право на патронаж.
Сермэк при этих словах нахмурился, с трудом допуская подобную мысль. Он сказал:
- Этим негодяям я подал Чикаго на блюдечке. Самые большие бюллетени за президента в истории Иллинойса. Они все передо мной в долгу.
- О чем, между прочим, вы и напомнили сегодня Фарли.
Сермэк глядел сквозь меня, отхлебывая кофе.
- Мне нужно, чтобы на публике меня увидели с избранным президентом20. Мне нужно сказать ему кое-что наедине... - Он наклонился вперед. - Фарли собирается домой. В воскресенье после банкета. Остальные парни планируют рвануть на Кубу. К среде все уже разъедутся по домам - в Нью-Йорк или еще куда, будут вылеживаться где-нибудь на пляже на толстых задницах. А я останусь здесь. Это должно произвести на него впечатление.
- На Фарли? Вы сказали, что он в воскресенье уедет...
- Да нет, я говорю о Рузвельте. Он сочтет это персональной данью уважения. Как публичное извинение за то, что я не выполнил его просьбы на съезде партии.
- Вы вправду так думаете?
Сермэк засмеялся, будто хрюкнул.
- Рузвельт не только на ноги слаб, он и головой ослабел тоже.
- По-моему, вы не должны так поступать.
- Что ты имеешь в виду?
- Вы совершаете ошибку. Вы думаете, что здесь будете в безопасности. Если парни из Синдиката проводят тут каникулы, да к тому же у Капоне и Фишетти здесь свои дома, вы решили, что никто не попытается в вас стрелять в Майами.
Сермэк пожал плечами.
- Ну да, верно. Не гадят же там, где едят, Геллер.
- Да, но они могут это сделать так, что никто ничего и не заподозрит.
- Что ты имеешь в виду?
- Политическое убийство. Вы здесь среди политиков со всех уголков страны, включая весь "кухонный кабинет" Рузвельта. Если какой-то идиот вдруг начнет стрельбу в вестибюле "Билтмора", когда вы будете стоять вместе с сотней других политиков и в вас случайно попадет одна из пуль, никто и не подумает на Синдикат. Все решат, что эти безработные негодяи сбрендили, выискивая, кого бы обвинить в своих неприятностях. А лучше всего обвинить политика. Скажите, вы можете на публике протолкаться к Рузвельту? Вы привезли пуленепробиваемый жилет, о котором тогда говорили?
Сермэк облокотился на стол, сложив большие толстые руки, и поглядел на меня поверх них.
- Я должен это сделать. Другого пути нет. Этого негодяя-инвалида я ненавижу, но в Чикаго есть проблемы большие, чем этот долбаный Фрэнк Нитти. У нас учителя месяцами не получают зарплату. От федерального правительства городу нужны кредиты, и нужны срочно. Можешь ты это понять. Геллер?