Изо всех сил стараясь пробиться и двигаясь против течения, я увидел сияющего улыбкой Сермэка, спускающегося по ступенькам платформы навстречу Рузвельту. Я даже услышал, как Рузвельт громким голосом воскликнул:
- Приветствую тебя. Тони!
Потом Сермэк потряс Рузвельту руку, перейдя на ту сторону автомобиля, что ближе к сцене, подальше от людской давки, и начал о чем-то беседовать.
Экс-блондин протянул руку под пиджак, но я уже был рядом. Я схватил его за руку и рванул из-под пиджака, и рука появилась без оружия, но, хотя он не схватил пушку, я заметил ее у него под мышкой, когда пиджак распахнулся. Он, пораженный, уставился на меня, а я резко утопил кулак в его животе, и он сложился вдвое. Люди вокруг нас, по-видимому, ничего не заметили, так как продолжали переть вперед.
Я выхватил из-под мышки свой браунинг и, схватив его за руку, сунул ствол ему под нос. Но он, впрочем, его и не заметил; он продолжал таращиться на меня.
И случилась пренеприятнейшая вещь: он меня узнал.
- Вы! - выдавил он изумленно.
Никогда мне не приходило в голову, что он меня узнает. Видел он меня только раз, но ведь, с другой стороны, я-то его запомнил. И он, без сомнения, следил за делом Лингла, искренне интересуясь, чем оно закончится. И мое фото мелькало в газетах в связи с этим делом, так что я сделался частью его жизни, точно так же, как он стал частью моей. Мое лицо отпечаталось в его мозгу, а его - в моем. И я ему ответил:
- На этот раз я тебя поймал, гадина!
Выпустили ракеты.
То есть это так прозвучало, но я-то сразу сообразил что к чему. Я завертелся, не выпуская его руки, и увидел, как Сермэк, находившийся довольно далеко от Рузвельта (которому зачитывали длиннющее шутливое послание от города Майами), сложился вдвое.
Выстрел.
Продолжали выпускать ракеты.
Я вгляделся - справа от нас и слева от сцены поверх скопища людей странно возвышалась чья-то голова с шапкой курчавых волос над коротким туловищем, - а потом сообразил, что какой-то человек стоит на одной из скамеек, примерно в пяти рядах позади нас, и стреляет. Вспышки его длинноствольного револьвера выглядели фейерверком. И все больше падало людей.
Блондин рванулся прочь, и я боднул его головой изо всех, сколько их было, сил прямо по скуле, и он сник. Я бросился к Сермэку, пихаясь, разгребая, почти отбрасывая толпящихся передо мной людей с дороги, чтобы к нему добраться.
Над мэром склонились Миллер и Лэнг, а долговязый, белоголовый олдермэн21 Баулер стоял рядом на коленях, как будто молился.
Сермэк поглядел на Миллера и Лэнга; его очки потерялись при падении. Он спросил:
- Где были эти чертовы телохранители?
Я вышел из-за Баулера.
- Я схватил блондина, Ваша Честь. Он не стрелял.
Сермэк слабо улыбнулся, как бы сморщился.
- Что за дьявольщина! Они все-таки меня достали, Геллер.
Рузвельтовская машина все еще оставалась на месте: раздавались крики мужские и женские, люди превратились в неистовствующую толпу.
- Убить его!
- Линчевать его!
Рузвельт, моментально окруженный охраной, как щитом, закрытый стеной из спин людей из Секретной службы требовавших, чтобы он уезжал, и получавших от него бесконечно повторяемое короткое "Нет!", выбрался из-под опеки и подтянулся к задней стороне машины. Он махал рукой, улыбаясь толпе, и кричал:
- Со мной все в порядке!
Человек из Секретной службы закричал:
- Уезжайте отсюда! - обращаясь к шоферу-полицейскому: - Увозите президента!
Коп тронул автомобиль, а пара легавых на мотоциклах включили сирены и начали расчищать дорогу.
Я закричал вслед уходящей машине:
- Ради Бога, ранен Сермэк! Заберите его отсюда!
Рузвельт, должно быть, меня услышал, потому что обернулся, а затем наклонился вперед и сказал что-то шоферу - машина остановилась. В Сермэка попали спереди, в грудную клетку - у него было кровотечение, но он был в состоянии держаться на ногах. Баулер и пара местных политиков помогли мне довести Сермэка до поджидавшей его машины. Мы усадили его сзади с Рузвельтом, который посмотрел на меня и, улыбнувшись, кивнул. Сермэк глядел на Рузвельта и сиял - наконец-то у него была частная аудиенция с новоизбранным президентом. Потом он потерял сознание, и машина рванула с места.
Седоголовый мужчина держался за голову - между пальцами стекала кровь. На ступеньках к оркестровой раковине корчилась женщина лет тридцати, в вечернем туалете; ее руки, обхватившие живот, были в крови. Голубой "кабриолет", сопровождавший Рузвельта, еще не уехал, за рулем сидел с потерянным видом молодой коп в униформе. Я подошел к нему и сказал:
- Берите еще одного человека, грузите этих раненых и вывозите, черт побери, в больницу!
- Мне велели оставаться при машине, - объяснил он.
Я ухватил его за грудки так, что отскочило несколько блестящих пуговиц.
- Давай, шевелись, говнюк!
Он судорожно сглотнул комок в горле:
- Слушаюсь, сэр! - и, выйдя из машины, начал собирать раненых.
Слева от меня люди повалились друг на друга, как две футбольные команды при вбрасывании мяча. Какие-то копы в униформе и люди из Секретной службы пытались их растащить.
Из громкоговорителя раздавалось:
- Пожалуйста, покиньте парк! Пожалуйста, немедленно уходите!
Я начал растаскивать кучу, а один из копов, очень разумно использовавший свой светящийся жезл, помог мне заполучить убийцу из-под разъяренной толпы. Им оказался маленький человечек, чуть повыше пяти футов и почти голый - на нем осталось только несколько клочков одежды цвета хаки, остальное было разодрано толпой.
Полицейский, с которым я так грубо обошелся, помогал сесть в голубой "кабриолет" седому мужчине, женщина в вечернем платье уже лежала на заднем сиденье. Оставался еще один мужчина, с окровавленной головой. Я показал на автомобиль, и двое полицейских, державших маленькую, почти бесчувственную фигурку за обе руки, кивнули мне; мы проложили дорогу к машине и бросили убийцу на багажную полку. Один из копов сел прямо на мужичонку, и машина тронулась. Преступник глянул на меня, выдавив улыбку, и что-то проговорил: копы придавили его посильнее. Это был не самый мягкий способ обращения, но, возможно, жизнь он ему спас: толпа жаждала крови.