- И это все еще продолжается?
- Я - фигура общественная. Они не смогут ликвидировать меня без шума и возни. Я объяснил это Оуни. И знаешь, что он ответил?
- Что?
- Они могут найти способ, - сказал он. - Они найдут такой способ, что никто даже никогда не узнает, что это именно они меня устранили.
Мы остановились посредине лестницы, ароматный бриз обвевал нас, как ленивый евнух.
- Думаю, что этот маленький ублюдок целился в Сермэка, - сказал Уинчелл. - Думаю, он знает, что все равно умрет из-за желудка, а они, скорее всего, обещали ему поддержать семью там, в Италии, взамен на то, что он подстрелит Тони и будет помалкивать. А ты что думаешь?
- Я думаю, что вы правы, - ответил я. - Но если это напечатают, никто не поверит.
- Что же мне делать? - спросил Уинчелл. - Впрочем, я знаю - они поверят чепухе.
И он пошел искать такси.
ГЛАВА 18
Около семи утра следующего дня, сидя после завтрака в буфете "Билтмора" с чашкой кофе, я читал "Гералд" - среди показаний очевидцев покушения была заметка о генерале Дэйвсе. Он, наконец, выступил свидетелем перед Сенатской комиссией по делу Инсала. Да, он действительно дал Инсалу кредит в одиннадцать миллионов долларов из своего банка, капитал которого вместе с прибылью на тот момент составлял двадцать четыре миллиона долларов, и он оплошал, "положив в одну корзину слишком много яиц". Попыхивая трубкой и печально кивая головой, он отметил, что в ретроспективе все банкиры этой страны выглядят не лучшим образом. Когда его спросили, что он думает о новых банковских законах, он ответил:
- О новых законах, не разобравшись в них как следует, я говорить не хочу - хотя эта привычка, не свойственная Вашингтону.
Последнее, видимо, вызвало смех - дань генералу, чье остроумие не радовало, наверное, только меня.
Потом я поднялся в свою комнату и упаковал белый костюм и обе пушки; рассчитался за номер и поехал на своем "форде" в северо-западный Майами. Вверху, в конце извилистой улочки, огороженной кустами гибискуса, олеандрами и жасмином, находилась больница "Памяти Джексона" - двухэтажное здание с большим числом длинных, оштукатуренных, белых прогулочных галерей с красными черепичными крышами и тентами на окнах. Вокруг теснились многочисленные пышные пальмы.
Я припарковался на стоянке и прошел ко входу, где стояли, болтая, двадцать (или около того) красивых молодых сестер; они улыбались и пребывали в радостном возбуждении, очевидно, ожидая кого-то особенного, но явно не меня.
В приемном покое главного корпуса находились многие из репортеров, бывших свидетелями ночной драмы. Однако Уинчелла не было. Стряпал, наверное, большую историю, а объедки оставлял знаменитостям рангом поменьше. Вдоль одной стены располагались телеграфные аппараты и машинки.
Меня остановили двое из Секретной службы. Я показал удостоверение и поинтересовался, есть ли какая-нибудь возможность увидеться с Сермэком. Ничего не ответив, один из них взял меня под руку и провел через стену репортеров в коридор, за регистратурой.
Не отпуская меня, человек сказал двум другим агентам, охранявшим коридор:
- Это тот самый парень, которого хотел повидать Сермэк.
Все (кроме меня) серьезно кивнули, и тот же самый парень проводил меня по коридору, который был буквально забит хорошенькими медсестрами. Это было похоже на сцену в больнице из самого последнего фильма Эрла Кэрола "Тщеславие": все, до единой, симпатяшки, они улыбались и хихикали, как будто были готовы тут же спеть или станцевать.
Мой провожатый, заметив, как я, замедлив шаги, с явным интересом разглядываю девушек в коридоре, сказал:
- Сейчас здесь школа обучения медсестер. Репортерам есть на что поглядеть.
- Держу пари - это так.
Между группками медсестер виднелись раскрытые в больничные палаты двери; пациенты выглядывали со своих кроватей, иногда даже изгибаясь, чтобы бросить на меня взгляд. Или, скорее, на того, кого они надеялись вместо меня увидеть.
- Между прочим, когда вы ожидаете Рузвельта? - спросил я.
Человек из Секретной службы нахмурился так, будто я только что выдал большой секрет.
- Он может прибыть в любую минуту. Как на всяком хорошем параде, на этом были хорошенькие девушки и цветы, гирляндами из которых украсили стены коридоров, где группками толпились какие-то люди; среди них олдермэн Баулер, еще люди из Секретной службы, пара детективов из Майами и несколько врачей в белых халатах. Были тут и Лэнг с Миллером, стоявшие по одну сторону двери ближайшей палаты.
- Доктор, - сказал человек из Секретной службы. - Это мистер Геллер. Тот джентльмен, о котором спрашивал мэр Сермэк.
Заслышав слово "джентльмен", Лэнг и Миллер обменялись ухмылками.
Белоголовый Баулер устало улыбнулся мне и протянул руку. Я пожал ее, а Баулер сказал:
- Прошлой ночью вы доказали, чего стоите, молодой человек! Благодарю вас за все.
- Я не заслужил таких добрых слов, - ответил я. - Как себя чувствует мэр?
Один из врачей, мужчина среднего возраста, преждевременно, как и Баулер, поседевший, заметил:
- Мы надеемся на лучшее.
Другой доктор, помоложе, в очках и с кофейным загаром, объяснил:
- У нас нет привычки обманывать самих себя. Жизнь мэра в опасности. Пуля, которую еще не вынули сидящая над правой почкой, пробила правое легкое, и он кашляет кровью. Это большая нагрузка на сердце. И всегда остается опасность развития пневмонии или инфекции.
Первый врач бросил на молодого коллегу испепеляющий взгляд, который тот, по-видимому, не заметил или, во всяком случае, проигнорировал.
- Я полагаю, - сказал доктор постарше, - у моего коллеги есть основание говорить все это вам, чтобы вы проявили необходимую в данном случае осторожность.
- Что вы имеете в виду?
- Только то, что мэр настаивает на свидании с вами, а он человек упрямый, и спор по этому поводу мог бы вызвать у него перевозбуждение, которого мы стараемся избежать. Так что мы пошли навстречу его желаниям в отношении вас.
- Я постараюсь его не волновать, док. А как другие раненые?
- Серьезно ранена только миссис Гил, - ответил тот, что помоложе. Она в критическом состоянии. У остальных четырех ранения совсем небольшие.