Юлиан Семёнович Семёнов. Синдром Гучкова
1
Из Берлина Гучков воротился в Париж еще более осунувшимся, поседевшим, ощущая себя глубоким старцем, хотя не так давно сравнялось шестьдесят, женщины говорят — «это не возраст». Впервые он почувствовал, что стареет, в девятьсот пятом, в ту именно ночь, когда японцы гнали его — в колонне русских пленных — к лагерю, что соорудили неподалеку от Мукдена. Он тогда вслушивался в голоса конвоиров, в их быстрый говор, поражался тому, как часто они смеялись и сколь уважительны были друг к другу, и сознание того, что пленные были чуть не на голову выше тех, кто гнал их за колючую проволоку, воспоминания о реляциях дальневосточного наместника про то, что «япошата будут разгромлены за неделю, решись они на высадку в Маньчжурии», словно невидимая тяжесть давила на плечи, рождая ощущение бессильной старости, которая и есть безвозвратность.
...Он ничуть не удивился тому, что в свое время так потрясло берлинскую эмиграцию: захват красными Владивостока был трагическим, но закономерным финалом освободительного белого движения. На тех певцов из лагеря шовинистов, что надрывались в излюбленных вайнштюбе, чайных и кафе, предрекая скорый взрыв русского народного духа, который сметет нечисть ленинистов-троцкистов с лица земли, смотрел с нескрываемо-горестным презрением; они платили ему тем же — ведь именно он, Александр Иванович Гучков, создатель партии «октябристов», глава ее ЦК, друг Витте и Столыпина, приехал в царскую ставку, чтобы понудить государя отречься от престола.
Поначалу Гучков пытался объяснить, что отречение Николая было единственным шансом спасти династию; доводов его, однако, не слышали — несчастные психи; кричали, что он сговорился с детьми Сиона, жидовский наймит, предатель святой Руси.
Эмигрировав, он было решил развернуть на Западе дело, совещался с Лианозовым, Манташевым и представителем Митьки Рубинштейна, деньги у нефтяников были, остались на счетах в «Кредит Лионе» и «Барклайз бэнк» от сделок, заключенных на поставку снаряжения для армии еще во время войны, которую государь нарек «Второй Отечественной».
Однако каждый из партнеров тащил одеяло на себя — до боли привычные номера; будь ты армянин, мусульманин или еврей, но коли вырос и состоялся в России — это навсегда, невытравимо; до сих пор не могут понять, что пальцами можно указывать, но лишь сложенными в кулак — бить.
Списался с Терещенкой; тот ответил, что предпочитает обосноваться за океаном, надежнее: банки платят хороший процент; начал преподавать, на жизнь хватает, ничего не хочет, потому что понял — ничего не может.
Родзянко лишь похохатывал: «Да кто нас здесь пустит в бизнес, Александр Иванович? Сотрут в порошок... Крупное предприятие невозможно, а по малости не хочу мараться; думаю, хватит мелочишки, чтобы доскрипеть... Устал я ото всего, друг мой... И от окружающих устал, и от себя».
Пуатье, его давний друг — приезжал гостить в Россию, — посоветовал:
— Купите два-три дома, оборудуйте под отели — самое надежное вложение капитала.
— А самому сидеть за конторкой и выдавать ключи клиентам? — поинтересовался Гучков, побледнев от обиды.
...Когда британские друзья предложили вложить капитал в концессии, которые намеревались брать в нэповской России, Гучков ответил не сразу. Вернувшись домой, в который уже раз перечитал давешнее письмо от бывшего военного министра генерала Поливанова; засим ответил Лондону отказом.
— Почему? — спросили его. — Не верите прочности новой линии Ленина?
Гучков ответил с болью, превозмогая себя (лгать не любил, считая это нерациональным):
— Если Кремль узнает, что я состою с вами в паях, — откажет. Я ведь здесь — Гучков, там я — «враг трудового народа».
Англичане вежливо пошутили:
— Здесь вы «Хучкоу», мы не умеем выговаривать русские фамилии.
То и дело возвращался мыслью к поливановскому письму; порою, когда становилось скучно, читал о себе статьи в московской прессе: «вампир-капиталист», «ожиревший буржуа, ставленник Антанты»; просматривал газеты крайне правых эмигрантов: «наемник большевиков, губитель монархии, продажный франк-масон»; милюковский «Руль» исключил его фамилию из упоминаемых, будто его вообще не было; «Меньшевистский Вестник» социал-демократов писал о нем с долей брезгливости, навешивая идиотские обвинения в участии в «Ложе востока», тоже намекая на масонство, а эсеры кляли «буржуазной непоследовательностью»... Сплошной сумбур, клоака; трещат что сороки, хоть бы кто подумал о реальной программе на будущее.