Протестующе замычала. Не хочу в спальню! Я здесь хочу!
- Пойдем, экстрималка ты моя, - меня аккуратно обмыли и вытащили из душа. – Какая же ты красивая…
Пыл сопротивления угас, я обмякла в его руках. Под любящим восхищенным взглядом захотелось провалиться сквозь землю. Сердце пустилось вскачь, с влажных волос стекала вода и шлепалась на кафельный пол. Мокрая выхухоль! А ему нравится. Любуется, точно ласкает глазами.
Меня усадили на шкафчик, предварительно завернув в полотенце и высушив волосы. Белое, пушистое полотенце пахло свежестью и кондиционером для белья. У Воропаева такое же, только волосы до сих пор мокрые. Я попыталась слезть с рук, но тщетно: до постели он меня донес.
- Не выключай!
Новый транс. Мы никогда не занимались любовью при свете. Послушался, но на лице – полный скепсис а-ля «не иначе, как в лесу что-то сдохло». Не могу винить его в этом.
- Сделай лицо попроще. Можно подумать, первый раз замужем!
Моя лихая бравада Воропаева не провела.
- Эх, Вера-Вера, ты потрясающая женщина, но иногда я совершенно не понимаю твоих мотивов, - неподражаемая усмешка, но в голосе слышен целый спектр эмоций.
- И не надо. Иди сюда.
***
Будильники не ошибаются – эту нехитрую истину он усвоил еще со школьных времен, когда просыпался по утрам от безжалостного жестяного дребезжания, готовый продать душу дьяволу ради лишних десяти минут сна.
Телефон долго гудел под подушкой, прежде чем Артемий открыл глаза. Он перестал доверять биологическим часам после того как проспал положенное время. Оставалось надеяться, что всё-таки пронесло, и исправно принимать отвар.
Вера заворочалась во сне, протяжно вздохнула. Так и есть, разбудил!
- Что там у тебя? – сонно спросила она.
- Ошиблись номером, - сказал он первое, что пришло в голову.
- Выключи.
- Уже. Спи.
Воропаев поглаживал Веру по спине, пока она не расслабилась и не задышала спокойно. Убедившись, что девушка крепко спит, он отстранился и сел на постели. Паскудное чувство, будто собираешься лезть в форточку. Будто шаришь по карманам. Снова крадешь, но уже далеко не ради благих целей. Знакомое чувство, щедро сдобренное горечью.
«Это не ложь, - убеждал себя Артемий, накидывая халат. – Не ложь, - мысленно повторил он, спускаясь на кухню, - а если и ложь, то во спасение. До осени, только до осени подождать! Придраться не к чему, комар носа не подточит. Не догадается»
Арчи храпел, лежа на спине кверху пузом и вытянув лапы. Слабый «светляк» не потревожил обормота, бульканье воды в стакане не заставило и ухом повести. Хорош охранничек!
Залив щепотку трав кипятком, Воропаев крадучись подобрался к окну и зачем-то поправил штору. Кухню постепенно наполнял сладковатый запах валерианы, мяты и той незамысловатой травки, столь редко используемой по назначению.
- Побочные действия щадящие, - обнадежила Ромуальдовна, - голова покружится и перестанет. Вкус, конечно, гадкий, но, говорят, к нему быстро привыкаешь. Осечек не дает, если час в час принимать.
Старушка-травница сразу предупредила о последствиях передозировки и длительного применения.
- Трижды подумайте: оно вам надо? Ум-то человечий далеко зашел, понапридумывал всяких штуковин…
- Надо, Варвара Ромуальдовна, надо.
- Ну, берите, раз надо. Когда надумаете прекращать курс, воду кефиром разбавляйте, чтобы желудок не посадить, - посоветовала она.
Про «гадкий вкус» было сказано не в бровь, а в глаз. В первый раз Артемия чуть не стошнило от едкой горечи, потом он свыкся, выпивая отвар залпом на выдохе. Голова кружилась обычно по утрам, иногда мутило. Ерунда на постном масле: Воропаев знал, что риска для здоровья никакого. Не он первый, не он последний. До осени, только до осени подождать!..
- Гусь ты, Артемий Петрович, - шипел он, уничтожая следы своего пребывания. – Мерин сивый. Не расскажешь ведь, пока не припечет, трусливая ты скотина!
Но как рассказать ей? Как?! Просто взять и вывалить, как ушат помоев на голову? Оч-чень умно, а, главное, «бла-ародно»!
- С чего ты вообще взял, что там говорится о вас с Верой? – недоумевала Елена Михайловна.
- С того, что я не верю в совпадения.
- А что интуиция?
- Орет благим матом.
Петрова отложила в стопку очередной листок, испещренный таинственными письменами, и взяла следующий. Руны, пентаграммы, непонятные значки и закорючки быстро бежали вслед за стержнем карандаша, но ведьма осталась недовольна.
- Не складывается рисунок, - раздраженно фыркнула она. – В этих троих я уверена, насчет остальных могу только предполагать. Terra incognito, как сказали бы древние римляне.
- Земля неизвестная?
- «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей», - подтвердила Елена Михайловна цитатой из Пушкина. – Для того чтобы всё звери встали на свои дорожки, нужно быть воистину гениальным стратегом! Нужно вершить судьбы, в конце концов!
Артемий еще раз взглянул на латинские названия предполагаемых элементов. Семь. Какой же тогда восьмой? В умозаключениях Елены он не сомневался, такая цепочка была бы наиболее последовательной и логичной. Но что же тогда Ключ к Вратам?
- Я поищу в книгах, - обещала Петрова, - а ты подумай на досуге. Ответ всегда лежит на поверхности, нужно только его разглядеть.
Разглядел. Легче не стало. Ответ действительно лежал на поверхности: на мысль натолкнуло присутствие Пашки в зале суда. Навалилось тогда всё и сразу, вот и встал на «дорожку» недостающий «зверь». Таинственная подруга покойного Громова, сама того не ведая, дала бесценную подсказку. Любительница метафор, блин! Чтоб тебя!
- Интересное решение, - протянула биологичка, словно речь шла о необычной дизайнерской находке. – Возможно, вполне возможно. Ты должен рассказать…
- Я не могу.
- Прекрасно сможешь! Она взрослая женщина…
- Не могу, - упрямо повторил Воропаев. – Потом – возможно, но не сейчас.
- Женский организм коварен, - без иронии напомнила Елена Михайловна, - гораздо коварнее мужского. Решай сам, но не забудь: вареный корень полигимнии – лекарство, сушеный – смертельный яд.
Он вернулся в постель, к Вере. Та безмятежно спала, свернувшись калачиком, и чему-то улыбалась во сне. Требовать от нее полной откровенности, одновременно умалчивая о самом главном – на это способен только ты, Воропаев!
Быть может, я садистка, каких мало, и наглость – второе счастье, но не будете ли вы так любезны поменяться со мной ролями?
«Скажу, - поклялся он, - осенью, когда минует опасность, и мы вместе посмеемся над моей паранойей. Так будет лучше, родная, так будет лучше для всех. Я расскажу тебе всё без утайки, и ты сама для себя решишь: хочешь ли ты этого? Готова ли? А я приму любое твое решение»
***
Самая чудесная неделя моей жизни, как и всё хорошее, слишком быстро подошла к концу. Сегодня мы возвращаемся домой, чтобы нормально выспаться и к утру успеть на работу.
- Не хочу уезжать.
Плоский камень заскакал по морской глади, оставляя круги. За ним с небольшим опозданием прыгал второй, поменьше. Первый замер, дождался, пока с ним поравняется отстающий, и теперь они шлепали вместе.
- Я тоже не хочу, но есть такое замечательное слово «надо».
- А кому оно надо, «надо» это? – вздохнула я.
Камушек, потеряв связь со взглядом, прыгнул пару раз по инерции и пошел ко дну.
- Не хандри! - вместо восклицательного знака – поцелуй в макушку.
- Не хандрю.
- Хандришь. Обычный послеотпускной депресняк, это нормально. Пройдет.
Мы стояли у кромки воды и смотрели, как прячется за горизонт апельсиновое солнце, окрашивая небо и землю в теплые рыжеватые тона. Блики отражались в зеркальной поверхности моря, гладкой и безмятежной, лишь изредка шаловливый морской бриз пускал по воде рябь. Темные точки чаек прочерчивали вечернее небо, а наиболее ленивые расхаживали по берегу. Кругом ни души, только бескрайние морские просторы. Прекрасная и одновременно печальная картина. Я хандрю? Возможно. До отъезда меньше двух часов, как тут не грустить?