Махнула я рукой.
— Не веришь, не надо. И рассказывать дальше не буду. Мне даже легче…
— Не обижайся! — поменяла тактику Нинка. Даже за руку меня взяла проникновенно. Говорит:
— Ну просто действительно это кажется невероятным… В наше-то время… Это в фильмах только бывает — похищения и всякое такое… Но я слышала, что на Кавказе до сих пор случается — невест похищают…
— Ах, каких невест, — говорю, — каких невест! Если бы! Это чеченские сепаратисты были…
Нинка даже поперхнулась.
— Кто?! Какие еще сепаратисты? И что им за нужда была тебя похищать?
— Ну как… единственная и горячо любимая дочь президента Академии наук, всемирно известного ученого… Резонансная могла выйти штука… Самое смешное, что они понятия не имели, что ровно к тому моменту Фазера моего из Академии турнули… Когда я им об этом сказала, они не верили, думали, я вру… Снимали-то его по-тихому. Долгое время даже в печати ничего об этом не было. Когда все-таки убедились, что я говорю правду — в «Известиях» заметка про выборы нового президента появилась, я думала, может, они меня отпустят по этому случаю… Но куда там…
— И что, что было потом? Как ты спаслась-то? — Глаза у Нинки загорелись, вроде поверила наконец.
Я встала, налила нам обеим по полному бокалу муската. Свой выпила залпом и сказала:
— Ты слышала, что такое Ливанский синдром? Его еще Стокгольмским называют.
— Стокгольмский? Кажется, что-то такое слыхала… Какая-то болезнь хитрая, что ли?
— Болезнь… почти… психологическое извращение… но это я сейчас так рассуждаю, а в то время… Чернявый мой, Рустам, сумел меня в себя влюбить… Нет, это даже не влюбленность была, а хуже… гораздо хуже… Больная одержимость… Странная такая штука… Синдром этот… Ненавидела я его поначалу страшно, руку один раз искусала так, что кровью всю комнату залило… У него на всю жизнь шрамы остались. Но именно после этого я вдруг стала ощущать что-то такое… какую-то зависимость. Не могу объяснить. Точно я, выпив его крови, заразилась чем-то.
— Как у вампиров! — воскликнула Нинка.
— Вот именно, мне это и самой в голову приходило. Даже нравилось так думать. Что-то такое замкнуло в голове — стало нестерпимо хотеться укусить его снова.
Нинка реагировала на это уже не словами, а звуками.
— Ч-ч…
Только и смогла произнести. И рот рукой зажала. А глаза стали круглые-круглые. Как у дуры. Я еще подумала: а может, она и есть простая, обыкновенная дура? Перед кем я тут распинаюсь и зачем? Но мысль эту я тут же отогнала, как недостойную ситуации.
— Да, да, представь себе! Лежала часами, отвернувшись к стенке, и воображала, как кусаю его. Как зубы мои вонзаются в его плоть… в руку, ногу, в живот… о-о, у него такой замечательный плоский, сильный, мускулистый живот… Я таких не видала никогда… Какое наслаждение вонзиться в него зубами… И кровь красная-красная брызнет… и я вся в его крови… целую его в лицо… и все лицо его красивое, надменное — в крови, и он пугается… но поздно… я кусаю его губы… О-о, у него, мерзавца, такие губы были чувственные… Я глаз от них оторвать не могла. Он, по-моему, смущался слегка… хотя ему смущение совсем не свойственно. Но тут он просто не знал, что и думать, что мои взгляды значат. Один, без сопровождения, в комнату, в которой меня держали, больше не заходил. И даже в присутствии других держался от меня подальше, невольно руку прятал за спину. Боялся, гад. Рука у него долго в бинтах была. А когда бинты сняли, под ними обнаружились те самые шрамы. Безобразные, красно-белые. Вздувшиеся такие рубцы. И он снова руку прятал за спину. Чтобы я не видела, чтобы не торжествовала. Не радовалась. А я на руку не особенно-то и смотрела. Все больше на губы. Наконец однажды он не выдержал, говорит:
— Объясни, что это значит? Что ты смотришь так?
Я свои губы облизала и говорю:
— Как? Как я смотрю?
— Ну, тяжело как-то… И все мне в рот… как будто…
— Да, — говорю, — мечтаю я…
— Мечтаешь? О чем?
— А ты наклонись, я тебе скажу на ухо. А то вслух не могу. Вдруг услышит кто-нибудь.
— Ну уж нет, я уже имел удовольствие близко оказаться…
— Тоже мне, джигит! — говорю. — Бабу боится! Даже подойти робеет, бедняга…
Всю болтовню про чеченскую борьбу за независимость я пропускала мимо ушей, хотя они и пытались меня агитировать с самого начала. Но потом… Нет, погоди, я сбиваюсь… Давай вернемся назад, к тому времени, когда я смогла укусить Рустама во второй раз…
— Ты опять его укусила? Но как же ты смогла? Неужели его уговорила наклониться?
— Ага, — сказала я. — Знала, чем его самолюбие задеть.