— Доктор Дюморье, здравствуйте, — сказал Уилл, вспомнив, как появился на Пратт-Стрит впервые и вёл себя далеко не вежливо. Но сейчас, зная о роли Афродиты Беделии Дюморье в его собственной истории, Уилл решил, что был поразительно вежлив от незнания.
— Здравствуй, Уилл, — вяло улыбнулась Беделия и обернулась к Фрэдерике и Лектеру, который любезно помог купидону сесть за стол.
Уилл дождался, когда Ганнибал выдвинет стул и для него, занял своё место.
— Полагаю, что вам всем стоит довериться моей заботе в сервировке, — приглашающе предложил Ганнибал. — Мисс Лаундс, доктор Дюморье, всецело мною располагайте.
— Благодарю, доктор Лектер, — с придыханием откликнулась Беделия и крепко, словно от этого зависела её жизнь, сжала в руке вилку.
Ганнибал улыбнулся и занялся салфеткой.
Уилл, наконец оторвавшись от томной красоты доктора Дюморье, осмотрел стол и центральное блюдо, на котором лежала перетянутая ланцетовидными тёмно-зелёными листьями дракены… нога. По всем правилам выпеченная в духовом шкафу, покрытая глазурью из гранатовых зёрен, отдающая белым перцем человеческая нога. Он сглотнул и отвёл взгляд, внезапно сообразив, что недружелюбие Фрэдерики, прерывистое, насквозь пропитанное морфином дыхание Беделии и её малая подвижность непременно с этой ногой связаны.
— Несмотря на то что сегодняшний ужин носит в себе элементы дидактики, как, верно, понимает доктор Дюморье, хочу обратить внимание, что не обязательно акцентировать этот нюанс. Мисс Лаундс, следуйте вашим гастрономическим пристрастиям. И ты, Уилл, — Ганнибал перестал улыбаться и занялся бутылкой «Гарю роз», наполнив бокалы Фрэдерики, для чего ему пришлось обойти стол, и Беделии. Уиллу налил воды.
— Благодарю, доктор Лектер, — купидон повертела бокал с розовым вином в пальцах, — видимо, сами боги дают мне знак, что сегодня я исключительно близка к тому, чтобы глушить себя алкоголем. Совершенно нет аппетита.
— Всё ещё может измениться, — миролюбиво отмахнулся Ганнибал. — Уилл?
— Предложи мне то, что будешь сам, — взял себя в руки Уилл и посмотрел на Ганнибала в упор.
— Боже, — вдруг фыркнула Беделия, — ну теперь-то мне понятно, почему я чувствую всё, что угодно, кроме раскаяния.
— А в этом и нет острой необходимости, Беделия, — ответил Ганнибал и положил на тарелку Уилла слайс в гранатовой глазури. — Всё, что мне нужно, так это слово, или два, или предложение о том, как искать парадокс. В противном же случае… А, впрочем, скажите мне сами, что произойдёт.
Лектер закончил со своею тарелкой и посмотрел на Беделию.
— Мама, прекрати, — не выдержала купидон. — Скажи ему, иначе он будет отнимать от тебя по куску изо дня в день, пока ты не умрёшь.
— Как умерла Персефона. В полном одиночестве. Ваше дитя всё верно объяснило, доктор Дюморье, — Ганнибал отправил в рот первый кусок.
Фрэдерика отвернулась.
«И к лучшему», — одобрил Уилл, потому что повторил за Ганнибалом.
***
Глядя за тем, как церберы, глухо ворча, отрывают от лежащего в круговерти лап и морд тела куски и тут же те проглатывают, Уилл вспомнил, как Афродита Беделии Дюморье, переполненная отвращением к безнадёжности и случившемуся с нею уродству, сдалась и выплюнула: «Ненависть».
«Благодарю вас, ёбаные боги», — выдохнула Фрэдерика, удержав при себе все дальнейшие упрёки легкомыслию и недальновидным решения матери, которые привели всех их к страшному, тянущемуся ужину.
«Ненависть», — повторил Лектер.
«Искренняя ненависть открывает доступ к парадоксу», — Беделия закрыла глаза ладонью.
Церберы не оставили от Гекаты ни куска, а окровавленные одежды впитала и поглотила ночь, забирая когда-то рождённое.
Уилл обернулся к Ганнибалу, который стоял в футе позади, опустив руки в карманы.
Но Лектер на собак не смотрел. Он не сводил взгляда с Уилла, наблюдая и ожидая.
— Ты ведь придержал это для Геры? — спросил Уилл.
— Да.
— Не сомневаюсь, что теперь ты с лёгкостью откроешь парадокс.
Ганнибал прислушался к нему и осторожно произнёс:
— А ты, Уилл? Ты не чувствуешь её в себе?
— Я чувствую одно. И это чувство воодушевляет и приводит меня в отчаяние одновременно, — сказал Уилл и скусал губы. — Я знал и продолжаю знать, что ты чудовищен по определению. Ты идеально чудовищен. Но каннибализм… Бог мой, этого за тобою не водилось. Откуда это? Что произошло?
Лектер не ответил. Он окинул взглядом мрак позади Уилла, а когда вновь посмотрел на того, сказал совсем иное:
— Ты разочарован.
Уилл раздражённо фыркнул, взбрыкнув:
— Только не надо этой лицемерно-сентиментальной поебени «если теперь ты захочешь прекратить, я тебя пойму». Не надо. Я просто хочу знать, что было причиной. Дело в том, что я люблю тебя априори и я не разочарован. Вот то, что я чувствую. Это мой синдром. Теперь ты.
Ганнибал сжал губы в тонкий, почти исчезнувший штрих, придвинулся так, что Уилл качнулся назад, но выровнялся и устоял.
— Я совершил ошибку, забыв тебя. Я боялся не выдержать утраты и горя. Но отнятая эмоциональная память причинила мне больше вреда, чем принесла спасения. Я очерствел и утратил не только способность любить и испытывать боль, я стал равнодушным. Хотя, полагаю, причина моего желания поедать человеческие сердца и прочее лежит не так глубоко.
Уилл понял, что услышит, за секунду до того как Ганнибал продолжил, и поспешил сказать это сам:
— Ты оступился единожды, и тебе это понравилось.
========== 9 ==========
Нагрянувшая, почти взрослая, жизнь здорово так отвлекала от занятий. Отвлекала даже от домашней формы обучения, на которой в последние месяцы находился Уилл. Но учебный год заканчивался, а с ним заканчивались все эти последняя ступень общей школы, и (как он искренне и страстно надеялся) элементы высшей математики, и (дери их чёрт) матрицы с линейными уравнениями. Уилл был на хорошем счету почти по всем предметам, но математику терпел с трудом, как и выведенные теперь «Е», «(1 0 …0 и 0 1 …0)» и прочую безжизненную циферную примитивность, проигрывающую в образности и полноте всему тому волнующему, что он мог постичь с помощью восприятия Персефоны и своего собственного.
И словно гром среди ясного неба, словно спасение ото всех бессмысленных для него натуральных чисел, стук, настойчивый и (это что, тема из «Розовой пантеры*»?) ритмично угадываемый, раздался по всему Эребу. Проигнорировать его не было возможности, как и чувство юмора стучавшего.
Уилл перешёл в балтиморскую гостиную на Эреб-Авеню и вышел на крыльцо.
Фрэдерика, присев к тротуару, колотила костяшками в асфальт.
— О, а ты услышал. Значит, до сих пор работает, — выпрямилась она, выравниваясь на тонких ножонках и шпильках.
— Что ты только что делала? — Уилл спустился со ступеней и подошёл.
— Стучала в Эреб**, — довольная купидон вытерла руку об руку.
— Больше так не делай.
— Не буду, если дашь свой номер и я смогу цивилизованно тебе звонить.
— Чего ты хотела? — сдался Уилл.
— Надраться в компании, — честно сунулась к забору Фрэдерика, по привычке повиснув на прутьях.
— Фрэдди, ты же знаешь, мне нельзя покидать Эреб, пока Ганнибал не закончит с…
— Я в курсе. Но послушай. Послушай. Во-первых, ты же со мною, во-вторых, мы сделаем всё быстро, в-третьих, белый день на дворе. Кому придёт в голову что-то замышлять против тебя днём? И в последних: Уилл, у меня, прошу помнить, постнатальная детская травма. Мне нихуя не понравилось то, что твой папочка наворотил с моей матерью.
— Джек её и пальцем не тронул.
— А я не про него. Я здесь сугубо о докторе Лектере.
— Папочка? — фыркнул Уилл и замолчал.
— Ох, вот это ассоциативные бреши, — сочувственно погладила его по локтю купидон. — Пойдём выпьем. Ну?
— Честно, Фрэдди, сейчас не время. У меня… У нас не всё гладко. И я не хочу усугублять.
— Уже? — неверяще двинула бровями купидон.