Цербер, услышав от Уилла живое слово, заколотил по асфальту коротким хвостом, тонко и нетерпеливо скуля, но, услышав предостерегающий цык, остался сидеть где посадили.
Зато за семифутовой собачьей холкой вдруг страшно закашляло и наблевало. Приглушенный, но оптимистичный мат позволил безошибочно определить, кого тошнило.
— Поскольку мисс Лаундс очнулась и как может справляется с сотрясением после удара по затылку, кто-нибудь, подержите ей волосы.
Уилл, опознав самый любимый для него голос, хотел со стыда вскочить. Но с этим было рано. Поэтому, когда, тоже невероятно высокий, Ганнибал встал над ним, завёрнутый в френч из сине-красной клетки от Бёрбери и оглядел лежащего под ногами и навзничь Уилла, тому оставалось только угрызаться совестью за то, что покинул безопасный Эреб и суицидально неосмотрительно заливался абсентом с купидоном. В руке Ганнибал держал свёрнутый петлёю собачий поводок с отщёлкнутым карабином.
Кстати о купидоне. Не успел кто-либо что ещё сказать, как чётко и злобно раздалось:
— Руки убрал от моих волос, извращённое ты исчадие Тартара. Я, блядь, знаю твои шуточки: тиснешь хоть волосок с головы и вот она я — лакаю из вашего поганого Стикса. Так что убери от моих волос свои руки.
— Из Стикса никому пить не надо, — сдержанно и с осуждением в голосе заметил Танатос, — а тем более из него не лакают, мисс Лаундс.
— Отъебись, — не сдалась купидон и, судя по стонам и царапанью шпилек по асфальту, попыталась встать. С шелестом ткнулась обратно.
— Танатос, подними мисс Лаундс на руки. Ходить самостоятельно она, очевидно, не способна, — устав от сквернословия, бросил Лектер.
Уилл уже приготовился к импровизированной кровавой бойне, заваренной пьяным портовым купидоном, но та смирно свернулась в ручищах смерти, правда что на словах пригрозила:
— Смотри же, извращенец, отирающийся у борделя на Сауз-Президент-Стрит, помни про мои волосы.
— Я скину тебя во Флегетон. Вместе с Тифоном, если ты не угомонишься, — пообещал Танатос.
— О чём это она? — вдруг заинтересовалась Гелиос и приняла абсолютно женскую знойную позу, опершись в роскошного изгиба бёдра сжатыми кулаками.
— Так ты не знаешь, — умиротворённо хмыкнула, видно и вправду крепко стукнутая, купидон. — Пока ты там играешься для остроты ощущений в нуово гетера, этот суровый и смертоносный часами простаивает на другой стороне улицы, пялясь на то, как ты, среди прочих ваших жриц, крутишь с клиентами.
— Мисс Лаундс, — зло одёрнул Ганнибал.
— Я замолчу. Как можно не покориться принуждению, силе и коварству? Но, Гелиос, этот дуралей влюблён в твоё солнце. Правда, настолько труслив, что столетия напролёт молчит и только… — Фрэдерика слышимо хрустнула в руках Танатоса и была вынуждена заткнуться.
Уилл, поняв, что достигнуто хоть какое-то шаткое равновесие, всё же сел и тут же схватился за шею. Под пальцами было липко от крови и жгло при малейшем прикосновении.
Ганнибал ухватил его за плечи и поставил в рост рядом с собою.
— Чьей идеей было уйти из Эреба, когда я просил тебя этого не делать ни в коем случае?
Осознание, что своим ответом, одним из ответов, Уилл подпишет приговор себе или купидону, чуть не заставило его застонать от злости. Скажи он правду, что Фрэдерика заявилась и гремела на всю преисподнюю, приглашая его повеселиться, — Ганнибал на полном серьёзе прикажет Танатосу швырнуть ту во Флегетон. А возьми всю вину на себя… Тогда Флегетон предстоит ему.
— Пожалуйста, спроси меня об этом дома, — прошептал Уилл, — не найдя лучшего ответа.
***
Уилл захотел увидеть того, кто чуть не прикончил его всего двадцать минут назад. Никто этому препятствовать не стал, и никто его никуда не торопил.
Тифон был тоже роста дай боже, размеров его не умаляло даже то, что сейчас он был мёртв и лежал у ног Уилла. Стоило посмотреть в чёрное лицо Тифона с широко распахнутыми, блестящими даже по смерти, словно нефть, глазами, как стало понятным: это он сидел во «Всем плевать» и ждал, когда распоясавшиеся пьянчуги, купидон и Уилл, выйдут вон, сунувшись в пасть чудовища. Ото лба и дальше волосы Тифона были сбриты одним ровным и гладким росчерком.
Сбоку подошла Алана Блум и, как за той водилось, близко произнесла:
— С его смертью Тартар многое потерял. Тифон был артистичен и музыкален**.
— Тартар? — дошло до Уилла. — Он из Эреба?
Алана обернулась к Уиллу лицом, явив себя застывшей и сосредоточенной маской, объяснила:
— Так повелось, что нелюбимые дети олимпийцев находили приют (всё глубоко иронично, конечно) в мрачном царстве Гадеса. Он великодушен в этом отношении, позволяя чудовищам быть самими собою, не терзая их презрением и упрёками. Тифон не был исключением. Гера прижила его опрометчиво и отказалась показать богам. Как известно, нелюбимое, особенно не любимое, дитя будет хвататься за любой шанс, чтобы заслужить благодарность и признание родителя. Тифон выбрал желание матери, забыв милость Гадеса. Сможешь ли ты винить его за это? — глаза Гипноса Аланы Блум стеклянно и равнодушно переливались в неверном свете далёких прожекторов, освещающих парковку.
Уилл не стал отвечать на вопрос, ответа не требующего, а вместо этого спросил:
— Ты сейчас работаешь?
— Да. Видишь ли, здесь лежит чудовище из преисподней, у которого до сих пор от подмышек — океанический спрут. А задушил его трёхглавый цербер, после того как Танатос, смерть, срезал кописом прядь его волос, вынося приговор. И тут, около тут, чему ты верно удивился чуть ранее, несвоевременная ночь, в то время как в Балтиморе всё ещё солнечный майский предвечер. И всё остальное, что ты можешь прибавить, которое тоже окажется не лезущим ни в какие ворота представления человека о его реальности. Так что мне приходится контролировать ближайший квартал, влияя на людей и отводя им глаза.
Уилл ещё с минуту стоял над задушенным трёхдюймовыми клыками Тифоном, чьи тентакли постепенно втягивались мёртвым телом, становясь уж отдалённо похожими на ноги, даже в брюках и туфлях. Было понятным, что Уилл чувствовал на шее струну одного из щупалец.
Вернувшись под бок к Ганнибалу, Уилл ощутил, как слева приблизилась Гелиос, потому что идти с нею рядом было по-калифорнийски жарко.
«Вот так должна выглядеть горячая штучка», — подумал он, но вслух ничего не сказал.
Чуть погодя Гелиос заговорила:
— Ты хочешь спросить меня о чём-нибудь, сладкий?
Уилл вдруг поймал себя на том, что глупо улыбается после «сладкий», что верит в то, что он «сладкий», и что (да как так-то?) трезв как стекло.
— Ты… вы не видите.
— Не вижу. Сетчатка человеческих глаз не справляется с моею радиацией. Я всегда рождалась уже слепой, — Гелиос, тем не менее, шла по ночному тротуару уверенно, покачиваясь на золочёных высоких босоножках, не попадая ни в одну рытвину и трещину в асфальте.
— Но вы как-то видите? — повернулся к солнцу Уилл, любуясь космической красотой в открытую.
— Всех насквозь, — широко улыбнулась та.
— А про Сауз-Президент-Стрит правда? То, что сказала Фрэдди?
— Полностью. Я шлюха. Кстати, мой бордель недалеко отсюда. Но я тебя не приглашаю по вполне понятным причинам, — ласково извинилась Гелиос.
Понятная причина обняла Уилла по талии той же рукой, в которой до сих пор сжимала пустой поводок.
— Зачем? То есть, я хочу сказать, почему?
— Может, потому что я горячая штучка?
Уилл покраснел в темноте. А за спиною у него заворчал несущий в руках купидона Танатос.
— Ты всё выяснил? — спросила Гелиос.
— Почему так темно? На моих часах было не позднее шести вечера, когда Фрэдди и я вышли из «Всем плевать».
— Доктор Лектер нашёл меня и попросил изолировать мой свет над всем Иннер-Харбор.
— Зачем? — Уилл посмотрел на Ганнибала.
— Затем, чтобы цербер смог ступить на землю раньше и во всей своей силе, нежели естественная ночь позволит ему сделать это. Затем, чтобы и доктор Блум смогла увеличить зону беспамятства. И затем, чтобы можно было спасти тебя. Видишь ли, тьма усиливает потенциал обитателей мрачного царства. Даёт им возможность проявиться здесь.