— Но Тифон, увязавшийся за мною, тоже проявил свою чудовищную сторону в отсутствии твоего света.
— Верно подмечено. Ты сообразительный мальчик.
— Я что, был приманкой? — осенило Уилла так, что он задёргался в руке Лектера, на что тот тоже рукой дёрнул и заставил утихнуть.
— Эй, сдаётся мне, кое-кто был так непослушен и неосмотрителен, что вышел из безопасного дома и сунулся в тёмный волчий лес? — прошептала Гелиос Уиллу на ухо, жаром дыхания развевая его волосы у виска и над израненной шеей. — Твой бог был вынужден реагировать на созданные тобой и Герой обстоятельства, объединив возможности: убрал угрозу, предателя и спас, раз уж ты сам высунул белый пушистый хвостик из норки, тебя, сладкий зайчик.
Уилл глубоко вздохнул и выдохнул.
***
У Уилла не было иллюзий на тот счёт, что после всех событий сегодняшнего дня ему удастся отделаться простым нареканием. Но, тем не менее, он не был готов отхватить хорошую такую пощёчину от Ганнибала, стоило обоим очутиться дома. Он почувствовал и стыд, и злость, и обиду, и желание разреветься от усталости, околосмертных мук и переживаний сразу после удара. Кроме всего, ударил Ганнибал так хлёстко и больно, что, казалось, вся левая сторона лица Уилла умерла, потому что сначала он её даже не ощущал, а потом по коже пролилось кипятком и кровь навязчиво под той запульсировала. Уилл устоял, но его развернуло на месте. А пока он пытался заставить себя смотреть в обозлённые глаза Ганнибала и его застывшее лицо, тот спросил, укладывая собачий поводок со звякнувшим карабином на журнальный стол:
— Скажи мне, Уилл, почему я это сделал?
Уилл знал, почему Ганнибал это сделал, но ответ, упрямый и брыкучий, остановился в горле, не желая быть произнесённым. Детское упрямство, игнорирующее кристально ясный факт того, что Уилл действительно повёл себя неправильно, заставило его зло зыркнуть на Ганнибала и неосмотрительно ляпнуть:
— Ты был отстранён и холоден со мною все предыдущие дни. И я хотел развеяться. Я могу, просто по-человечески могу, пойти и сделать то, чего мне хочется, а не сидеть в четырёх стенах, боясь каждого шороха.
То, что говорит глупости, Уилл и сам понимал, как никто.
— По-человечески? — осатанел Ганнибал, оказываясь рядом и зацепив волосы Уилла с затылка всей пятернёй. — По-человечески? В тебе маленькая неопытная богиня, которую жаждет убрать из любого доступного нам мира богиня верховная: коварная, жестокая и беспринципная. Ты обязан сидеть в четырёх стенах, потому что я тебе сказал об этом.
Уиллу показалось, что он стал абсолютно жёстким и нечувствительным во всём теле, потому что эпицентр ощущений находился выше шеи: сама она, щека, затылок — всё горело от ужаса и боли. Нужно было сдаваться. Поэтому он, вытягиваясь на носках вслед за рукой Ганнибала, закрыл глаза и сказал:
— Прости. Прости меня.
Ганнибал бросил его в диванные подушки, отошёл, отвернулся и остановился у посветлевшего тёплым и настоящим вечерним светом окна.
***
Аполлон Брайана Зеллера с нескрываемым облегчение закрыл за собою дверь, для верности постояв привалившись к той лопатками. Было понятным, почему у него такой вид: по выстриженной лужайке дома на Эреб-Авеню, исследуя кусты голубых гортензий и рыча на проходивших по-за ту сторону забора пешеходов, рыскал цербер. И Брайан, пользуясь божественным зрением, видел три пёсьи башки вместо одной и змеиное жабо под строгим ошейником, в то время как смертные с опаской проходили мимо всего лишь крупного добермана. И пускай Ганнибал вышел встретить Зеллера, но тот всё равно церберу не доверял. Так что оказаться внутри дома доктора Лектера было для Брайана облегчением.
— Привет, Брай, — сказал Уилл, стараясь именно сказать, а не, следуя эмоциям, буркнуть.
— Привет, Уилл. Дай-ка на тебя взглянуть, — Брайан опустился рядом и жестом ладони попросил поднять подбородок.
Уилл подчинился.
— Уф, — сморщил Брайан нос, — старый добрый сепсис и, похоже, потенциальный столбняк.
— Столбняк? — не поверил Уилл.
— Это в худшем случае. Видишь ли, Тифон… — тут Брайан поддался сугубо медицинской брезгливости ко всему нестерильному или таковым могущему быть и характерно повёл плечами, но продолжил, — живёт, прошу прощения, жил в Тартаре. Это самое дно. Во всех смыслах, включающих и эволюционное отставание. Плюс антисанитария. Если буквально, то ползал тентаклями по собственному дерьму.
— Достаточно, — огрызнулся Уилл. — Про патогенность микрофлоры я и сам вспомню. Просто убери это из меня, особенно, если есть столбняк.
— За тем я и здесь, — почёл за лучшее согласиться Зеллер и обеими ладонями аккуратно и точно обнял шею Уилла.
— Боже, что это? — выдохнул тот, невольно начиная улыбаться. Жжение и тянущие судороги в шее пропали, и наступила полная сенсорная тишина.
— У меня диметилфенил*** вместо крови, — самодовольно подсказал Аполлон Брайана Зеллера. — Тем я и хорош: любая телесная боль со мною остаётся в прошлом. Потому что кто тут главврач поликлиники Олимпа?
В другой ситуации Уилл бы одёрнул Брайана, но теперь он был очарован его божественностью и чертовски благодарен.
Тем временем, что совершенно не вязалось с легкомысленным и самодовольным трёпом, Брайан пристально осмотрел и ушибленную розовую щёку Уилла.
— Потрясающе, как это чудовище не свернуло тебе твою очаровательную кудрявую головку, — ласково заметил он.
— Ты же про Тифона? — тихо спросил Уилл.
— Я про Тифона. А ты про кого? — в тон ему откликнулся Брайан.
Уилл, будучи под расслабляющей, анестезирующей волной, сокрушённо улыбнулся и, опять же под воздействием волны, протянул руку, намереваясь в благодарность за понимание пожать Брайану локоть.
— Нет, — сказал тот. — Не делай этого.
— Не благодарить?
— Не трогай меня. Вообще никого больше не трогай. Понял? Завязывай с этим.
Уилл нахмурился и заёрзал в лечащих ладонях.
Брайан сжалился:
— Слушай, я живу той жизнью, которая меня абсолютно устраивает. Всем устраивает, за исключением незначительных нюансов. Одного нюанса. Но только одного.
— Какого?
— Ненавижу суши.
— Ты же сам на прошлой неделе заказывал суши. Мне Джимми сказал, — удивился Уилл.
— Я вообще их каждую неделю заказываю.
— И ненавидишь.
— Ненавижу. Джимми любит. Ради него терплю. Но в остальном у меня всё отлично. Работа, здоровье, с Джимми порядок. Знаешь, мы даже дошли до того этапа в отношениях, чтобы взять на усыновление ребёнка. И вот сейчас, Уилл, мне совсем никуда не уткнулось огрести дерьма за то, что ты меня (что ты там хотел этим выразить — роли не играет) потрогал. Коснулся, дотронулся, задел, погладил. А я этого не пресёк.
Уилл, возможно, пострадал от удушения тентаклей сильнее, чем то казалось ему поначалу, потому что секунд десять пялился на Брайана в полном понятийном идиотизме. Потом же до него дошло. Дошло вместе с тем, что то, чего не хотел спровоцировать Брайан, сидело футах в десяти, заняв кресло и закинув ногу на ногу. Гадес доктора Ганнибала Лектера одним своим присутствием, положив на известную за ним привычку быть приятным собеседником, молча и однозначно контролировал ситуацию.
До Уилла дошло ещё и то, что десять футов — это достаточно близко, для того чтобы вежливое предупреждение Брайана оказалось слышным для Ганнибала. В памяти всплыла реплика Фрэдерики: «Слушай, я в душе не ведаю, как он понимает слово любовь». А понимал ли Уилл? И понимала ли Персефона Уилла Грэма, как на самом деле любит Гадес, если любит, и на что может быть способен с объектом этой своей любви? Знала ли она его близко или попалась в другую, совершенно замаскированную ловушку, запрятанную почище атеистического парадокса, своих девичьих заблуждений в отношении бога мрачного царства?