Чувство, с которым Уилл сейчас вспоминал всю ту вакханалию, что принесла в Эреб его беременность Эбигейл, было средним между неловкостью и жгучим стыдом. Как только мрак и ночь вынули из него своё долгожданное порождение, по-детски мяукающее, голубоглазое и розовое, и некоторое время после, Уилл словно возвратился в себя. По крайней мере попытался твёрдо встать на почву рациональности, логичных мотивов и действий, здравомыслия и сдержанности. Он помнил словно бы со стороны, как вёл себя, понукаемый Персефоной, всю беременность, выкидывая коленце за коленцем, и искренне посочувствовал Ганнибалу, понимая, что выдержка того пережила эмоциональный вьетнам, по которому Уилл и его внутренняя богиня с наслаждением прошлись гормональным напалмом.
«Прости за тот ад, что тебе пришлось пережить», — сказал как-то Уилл, когда смог выбраться в своё человеческое и юношеское сознание и восприятие действительности, оставив Персефоне вариться в счастливом материнстве.
Ганнибал странно взглянул, словно вот-вот был готов улыбнуться:
«Не проси прощения. Это стоило пережить. К тому же было не так плохо, как ты помнишь».
«В самом деле?» — искренне удивился Уилл, ожидая подвоха.
«Ты верно определил, то был ад. Но я, как понимаешь, не вижу в нём ничего из ряда вон выходящего».
«Ты сам из ряда вон выходящее», — с облегчение улыбнулся Уилл и прислонился лбом в привычное, упрятанное в клетку, сильное плечо. Просто прислонился, без компании всех тех желаний укусить, уколоть, унизить, самоутвердиться, напомнить, кто здесь кому носит ребёнка и вокруг кого необходимо плясать, без одуряющего желания быть выебанным или без такого же желания съесть едва успевший схватиться золотым боком кусок бифштекса, сдёрнув тот прямо из сковороды. Просто стоять в тишине и самому по себе было изумительно освобождающим. Стоять в Балтиморе. Потому что Эреб, дав ему безопасно справиться с мозгосворачивающим парадоксом его олимпийской семейки, а точнее со способностью вынашивать потомство в мужском теле, наконец-то стал выпускать Уилла в мир людей, хотя Эби до сих пор, а уже приближался очередной апрель, знала только Эреб. И, словно тот же щенок цербера, перекатывалась по манежу в играющемся мраке, сверкая голубыми глазами.
Уилл всё же поступил в академию, потратив полных два года на путь к этому, куда входили вынашивание, рождение и раннее младенчество дочери, а вместе с ним Эби было позволено ходить в детский сад.
«Для социализации», — разрешил Ганнибал.
Как оказалось, социализация прошла на ура и расцвела пышным цветом: Эби заговорила простыми предложениями ещё до двух лет, читать смогла в четыре, а к пяти складывала и вычитала десятками, потому что Джимми Прайс показал, что счёт подушный и деньгам удобнее вести именно так.
Уилл снова прислушался к щебету Эбигейл и купидона. Речь шла о каком-то «глазастике» и о «а точно он теперь морской котик?», на что Фрэдерика сказала «клянусь всеми богами». После этого Эбигейл скрутилась с коленей купидона и в три прыжка достигла других коленей, к которым прижалась всем телом, стараясь держать руки за спиною, потому что правило о несовместимости липких детских рук и отцовских брюк за несколько сотен долларов было вызубрено намертво. Уилл почувствовал хорошо знакомое чувство гордости и удовлетворения, которое оглушало его всякий раз, стоило Ганнибалу и Эби замаячить перед ним сразу вдвоём.
— Ты скучал по мне? — Эби задрала вверх лицо, пытаясь разглядеть в головокружительной для неё высоте и июльском солнце лицо отца.
— Смертельно, дорогая, — признался Ганнибал, встречаясь взглядом сначала с дочерью, а потом с Уиллом.
— Привет, — улыбнулся тот.
— Я буду курить, как Фрэдди, когда вырасту, — пошла с козырей Эби.
Ганнибал перевёл взгляд с Уилла на купидона и на чадящую в её пальцах сигарету:
— Здравствуйте, мисс Лаундс.
— Здравствуйте, доктор Лектер, — Фрэдерика сигарету загасила и вспрыгнула на ноги. — Вынуждена распрощаться, дел невпроворот. Там недолюбленный, тут нетроганый: целыми днями как белка в колесе.
Купидон склонилась к Эби и тихо сказала:
— Дорогая, обещай, что позвонишь мне сразу, как только сама посчитаешь себя взрослой, а не когда это дойдёт до твоего отца.
— Клянусь, — наивно пообещала Эби.
— Она курит при ребёнке, — сквозь зубы и как можно тише процедил Ганнибал, склоняясь к Уиллу и целуя его у самых губ. — Это недопустимый пример для нашей дочери.
— Бог мой, Ганнибал, недопустимый пример для нашей дочери жить посреди некрополя, где то и дело кто-нибудь лакает чью-нибудь кровь, — прошептал ему на ухо Уилл, удержал рукою, не дав отстраниться. — Ты же ещё не в курсе, но Эби швырнула в Харона твой коллекционный серебряный доллар, который с распущенными волосами**.
Ганнибал посмотрел, ожидая подтверждения своим недовольным мыслям. Уилл выпустил его и, не повышая тона, сказал:
— Эби.
— Я нашла даму с распущенными волосами у тебя на столе и показала Джимми, потому что видела, как он приводит души, деньги которых ест Харон. Я хотела посмотреть, как ему понравится твоя серебряная дама.
— Эби, больше никогда так не делай, — Ганнибал застыл, склонившись над ребёнком. — Это может оказаться очень опасным.
— Я не буду. Потому что Харон разозлился и доллар выплюнул, а потом кричал. И папа на него кричал ещё громче, что тот может… присунуть себе свои традиции. А Джимми сказал, пока прятал меня под своим халатом, что я далеко пойду. Но я не хочу никуда уходить, поэтому я больше не буду брать твой доллар.
— Разумно. И брать в моём кабинете больше тоже ничего не будешь.
Эби кивнула.
Ганнибал положил руку на тёплую детскую макушку и единожды погладил длинные солнечные волосы дочери.
Чувствуя, что ругать больше, особенно так, как ругал утром Уилл, не будут, Эби решила взять реванш и закрепить позиции:
— Но курить, как Фрэдерика, буду, когда вырасту. Ведь я люблю её всем сердцем.
— Прости, — одними губами прошептал Уилл, видя адресованный ему негодующий взгляд. Подхватил сумку с ноутбуком и просто встал Ганнибалу под бок.
Эбигейл стянула за лапу со стола выкормленного мороженым зайца и втиснулась между ними.
— Клянусь, я бы стёр купидона в порошок вместе с её чёртовыми стрелами.
— Я знаю, — сказал Уилл.
— Давно бы стёр, не будь я ей обязан, — напомнил им обоим Ганнибал.
— Я знаю.
— Не будь я ей обязан тобою, — сдался Гадес Ганнибала Лектера.
— Я знаю. Отвези нас домой, — сказала Персефона Уилла Грэма.
Комментарий к 13
*единственное упоминание дочери Гадеса встречается в Суде — греческом словаре византийского периода (X в.). Эту дочь зовут Макария, богиня блаженной смерти — может быть, легкой, а может быть, героической; в любом случае, непостыдной. Похоже, матерью её, поскольку больше некому, и была Персефона. По всем остальным источникам бог подземного царства был бесплодным
**предположительно, самый старый американский доллар, который так и называется: дама с распущенными волосами. И самый дорогой доллар на сегодня