А вот где нужно что-то менять и вмешиваться, так это здесь.
Ганнибал движением лезвия сбросил в сотейник искрошенное лживое сердце. Снова отставил всё, что держал, и снова оперся ладонями. Вот где творится чёрт-те что. Всё оттого что здесь живые. Живые такие, суетливые, азартные и абсолютно безголовые в подавляющем большинстве люди.
Люди.
Ганнибал открыл газовый вентиль, поджёг синее пламя и опустил сотейник сверху.
Ждать от людей многого — чистое легкомыслие. Кто мог исхитриться и внести сумятицу в упорядоченное течение жизни не то что людей, но и богов, так это сами они. Боги.
Как живая перед глазами встала свисающая с забора купидон, мусолящая во рту вишнёвые косточки. Ганнибал очень глубоко вдохнул воздух и задержал дыхание. Купидон.
Если прочие боги, исключая единицы, относились к проказам и природе купидона снисходительно и даже приветствовали, то Гадес был как раз в числе тех, кого любовные сумасбродства тяготили. Сумбур и непоследовательность, что вносили в жизнь страсть и влечение, были глубоко некомфортны и чужды уже его природе. Как чужды ему были эмоциональное легкомыслие и бессмысленное чувственное расточительство. Это Зевс мог рвать и метать, а полчаса спустя прикидывать свои шансы на взаимность с очередной претенденткой. Он был таким создан: страстным, азартным, щедрым на всплески настроения и великодушным. Гадес же был собран и скуп.
Ганнибал выдохнул. Прежде, кажется, таким и был. Будь она неладна коварная соплячка Фрэдерика Лаундс. И её золотые вишнёвые косточки. Лектер ухватил горсть черри из миски и, не озаботившись тем, чтобы пройтись по ним ножом, раздавил в кулаке над исходящим шипением сотейником, с омерзением выпустил из ладони. В сотейнике заклокотало.
Но Ганнибалу казалось, что в груди его клокочет не хуже. Словно Флегетон вдруг обнаружил своё начало, беря его не иначе, как в сердце Гадеса, чтобы течь уже оттуда, озаряя мрачное царство волнами огня.
Поскольку в сотейнике тоже начался своеобразный флегетон, пришлось огонь убавить. Наблюдая за тем, как золотой оливковой нитью исчезает в сотейнике соус, Ганнибал добрался в мысленном монологе до камня преткновения. Или лучше называть это яблоком раздора******? До Уилла Грэма. По сути, яблоком раздора тот ещё не стал, потому как ни с кем Лектера поссорить не успел. И, в то же время, очень даже стал. Потому что уже дважды приходил на сессии, и оба эти раза Ганнибал Лектер был вынужден вести ссоры сам с собою, вспоминая, что такое спартанская выдержка и уголовный кодекс штата Мериленд.
Уилл сидел в кресле напротив, свернувшись в том, как могут сворачиваться только подростки: нелепо и совершенно органично с самими собою. Говорил охотно, выложив о себе и анамнез, и диагноз, и рекомендации от предыдущего специалиста, и то, чего он добился в принципе за весь период, что заключал годы между их первым знакомством и теперь. И даже раньше.
Понять, кто и что перед ним, для доктора Ганнибала Лектера после выстрела купидона не представляло труда. Но как же он удивился, поняв и узнав. Уилл Грэм был неординарным мальчиком. И дело было даже не в подтверждённых медициной синдромах Аспергера и аутического. Нет. Уилл Грэм носил это в себе, применял и использовал, научившись (а вот тут уже и было его отличие от ему подобных) не загонять себя в рамки диагноза. И как только сегодня Лектер поймал себя на мысли, что, по сути, смысла в продолжении терапии с Уиллом Грэмом нет, потому что какого-либо рецидива не предвидится, а сам пациент стабилен, он понял и другое. Терапевтические сессии с Ганнибалом Лектером были нужны не Уиллу. Даже не нужны были сессии. Нужен был доступ к доктору Лектеру.
Из тёмно-синих глаз Уилла Грэма, что, свернувшись, занимал кресло напротив, минуя общественные и принятые условности и минуя по-спартански отстранённый взгляд Лектера, в глаза Гадесу смотрела маленькая, жаждущая принятия Персефона. Ещё не вошедшая в полную стихийную силу, оглядывающаяся среди перспектив, но уже сумевшая подчинить своей прихоти добраться до владыки мрачного царства и купидона, и Афродиту. И сумевшая привлечь Зевса и Деметру, снова воссоединившись с семьёй.
А теперь Персефона изо всех сил пыталась использовать потенциал, полученный Гадесом при ранении стрелой купидона. Все откровения, что без утайки произносил Уилл, преследовали целью одно, — понравиться богу мёртвых, дать ему понять, что Уилл знает печаль умерших и понимает необходимость и очарование смерти. Уилл, будучи сам жизнью цветущей и удивительной, носил в себе богиню мёртвых, которая всей сущностью хотела оказаться рядом со своим богом.
Ганнибал пришёл в себя, вынырнув из мыслей об Уилле, как раз к тому моменту, как в сотейнике созрел тягучий, кисло-сладкий аромат готового сердца лжеца, ставшего мягче только от ярко-красных черри и инжира. Ему хватило времени, чтобы убрать огонь и спасти ужин. Но он знал, что времени и человеческих сил на борьбу с намерением Уилла Грэма у него может не хватить. Против него были божественная привлекательность семнадцатилетнего подростка, коварство золотой стрелы и разливающийся Флегетон в груди Гадеса. Добавлял раздора и Федеральный закон штата Мэриленд, напоминая, что влечение к этому же семнадцатилетнему подростку сорокадвухлетнего доктора медицины и психологии Ганнибала Лектера расценится как влечение к несовершеннолетнему, пусть и достигшему возраста согласия, принятого штатом, и потянет на сексуальное преступление четвёртой или третьей степени.
«И всё же как была проста античность», — на этой мысли поймал себя Гадес, заканчивая ужин. И как она усложнила людям жизнь, подарив основы гражданских свобод и законодательства. Особенно сложно, когда ты бог, но прикидываешься человеком. Особенно законопослушным.
Комментарий к 2
*очень любопытная девушка, выпустившая на свободу все беды человечества. И надежду
**бог яростной войны
***бог торговли и счастливого случая, хитрости, воровства, юношества и красноречия. Был единственным богом, кто был способен проникать и в мир живых, и в мир мёртвых. Проводил души умерших в загробный мир. Здесь Джимми Прайс является воплощение Гермеса, поскольку работает патологоанатомом
****бог, покровительствующий искусствам, предводитель муз, предсказатель будущего, бог-врачеватель, покровитель переселенцев, олицетворение мужской красоты. Зеллер красавец и разносторонне развит, так что Аполлон выбрал его
*****реки в мрачном царстве Эреба: Ахерон, река, через которую везёт души Харон; Лета, река, отнимающая память и тоску по жизни на земле; Флегетон, река огня, в которой пребывают души людей, убивших родственника. Гадес шутит, намекая, что забвение для души — это милосердие, поэтому Лету стоило назвать Милосердная
******с надписью «прекраснейшей». Было отдано Парисом Афродите за обещание подарить ему Елену Троянскую, не удосужив выбором Геру и Афину. Вследствие чего богини перелаялись и, вообще, развязалась Троянская война
========== 3 ==========
Семь вечера густо засинили французские окна в кабинете доктора Лектера, и сумеречный цвет выкрасил даже лёгкий газ оконного тюля. Не только тюля. Доктор Лектер знал: глаза Уилла Грэма, что снова сидел напротив в кресле, точно такого же апрельского цвета. Не видел, расстояние для этого между доктором и пациентом было выверенным и далёким, но знал, что если бы он видел глаза Уилла близко, они были бы синими.
Это была четвёртая их сессия. С перерывом между третьей и четвёртой в две недели. Перерыв должен был стать прекращением терапии и неким признанием Лектера в малодушии и дальнейшей неспособности взять под контроль поведение своего пациента. И своё. Но перерыв остался просто пропущенным сеансом. А пациент Уилл Грэм снова занял кресло напротив.