Рука взметнулась сама по себе, и давно забытое чувство давления внутри головы взорвалось десятками лопнувших капилляров.
У нее просто не получилось сдержать то, что жило внутри нее восемь чертовых лет; сила, что мощнее ее раз в двадцать, ставшая ее меткой, проклятием, наваждением, закованная в цепи и помещенная в сундук, все-таки вырвалась наружу.
Из-за такого пустяка.
Макс не понимала, очень долгое время не понимала, почему именно тогда; а потом осознание пришло само собой: что-то в этой силе захотело ее спасти. Может, поэтому она оказалась тогда в своей комнате в шкафу, когда скрипучая дверца, все равно заклинившая, спасла ее от осколков стены и потолка; может быть, сила захотела, чтобы она осталась в университете.
Но факт остается фактом.
Последствие.
Макс нервно смеется и думает: хорошо, что не город, не тысяча триста с чем-то человек, а только часть университета, из двух зол меньшее всегда лучше.
Макс Колфилд носит в сердце ответственность за смерть людей, которых она даже не знала.
И за жизнь еще одного человека, которого очень хочет узнать поближе.
Потому что, черт возьми, последствие всегда будет оберегать Хлою Прайс.
*
Макс просыпается с чувством пустоты в груди ровно раз в неделю — это всегда суббота, четыре часа утра, и она знает почему — именно в это время на небе появляются первые всполохи, а где-то там, на море, образуется торнадо.
Это наказание.
Напоминание.
О последствиях.
Но в эту субботу она не ложится, словно зная, что рано или поздно ее телефон зазвонит, и Хлоя Прайс позовет ее к себе, и Макс, гонимая чувством вины, ответственности и глупой надежды на всепрощение, побежит к ней.
Она раскладывает новые фотокарточки, словно пасьянс; на них люди, больница, парк; но ни одной фотографии Хлои, и Макс ругает себя за это — как так можно, ни разу не достать и не щелкнуть, да если бы она могла…
Но она не может.
Все, что делает Макс, — запирает в себе эту силу, держит ее в ладонях, сдерживает вспышки, рвущиеся из-под ребер наружу; пока она может это контролировать, пока она не стала подтвержденной отправной точкой конца света — она будет стараться изо всех сил.
Не бывает игр с огнем.
Макс почему-то думает, что ей бы очень хотелось поговорить с той, у кого волосы цвета солнца.
За окном сияют звезды, когда на телефон наконец приходит точка.
Макс Колфилд думает, что Хлоя Прайс очень сильная.
*
К тому времени, как Макс стучится в квартиру Хлои на двенадцатом этаже, Прайс потихоньку приходит в себя, ругаясь и отсылая СМС-ки, что точка была ошибкой, и вообще, не надо приезжать, все ок, все отлично, бесконечный поток ненужных слов, поэтому Макс просто набирает ее номер и спрашивает адрес, пытаясь прервать вибрации телефона.
Хлоя встречает ее в оранжевом пледе и нелепой пижаме, которая больше ее раз в десять; а еще на ногах у Хлои армейские ботинки, а в зубах — зажженная сигарета; и Макс думает, что, наверное, даже она сама не выглядит так хреново, как Прайс.
— Я же сказала, чтобы ты не приезжала, — цедит она, но все-таки отодвигается.
— Это было до того, как вы продиктовали адрес, — парирует Макс, чихнув. — У вас такой странный лифт… он такой… старый. — Колфилд пытается подобрать нужные слова. — Никогда не думала, что встречу такие.
Хлоя молча смотрит на Макс, пытаясь переварить ее слова.
— Старый лифт? — непонимающе переспрашивает она. — Ты что, на грузовом, что ли, ехала? С решеткой?
— А есть другой?
Хлоя закатывает глаза.
— Да, четыре штуки.
Колфилд ведет плечами и сразу же задает следующий вопрос:
— А почему у вас нет света?
— Потому что я не оплатила электричество, — бурчит Хлоя, отправляясь на кухню. Там на столе стоит огромный пожарный фонарь, прожектором освещающий большое пространство. — У меня не было на это времени.
— Есть интернет-оплата… — заикается Макс, но взгляд Прайс даже в темноте способен заставить замолчать.
Колфилд сама проходит за ней, садится на стул у подоконника и сразу же впивается взглядом в Уилламет.
— Боже мой, как же прекрасно, — шепчет она.
Хлоя хмыкает: первое время она тоже не могла оторвать взгляда от открывающегося вида из окон, а потом работа закрутила ее с головой, и стало как-то безразлично.
— Я принесла чай. — Макс достает из сумки термос. — Индийский. Будете?
Прайс забирается с ногами на стул, скидывает ботинки и кивает; Макс достает чашку — белую с большими нарисованными пуговицами — и откручивает верхушку термоса, превращая ту в еще одну кружку.
Чай у Макс странный, как и она сама: в нем пряности смешиваются с перцем и густым молоком, но он горячий и приятный, и пчелы внутри Хлои потихоньку отступают, забираются обратно в свой улей, оставляя ее в покое.
Это так странно.
Они сидят на кухне и в свете фонаря пьют нелепый чай; молчат, как старые знакомые; и Макс все не может отвести глаз от искрящихся волн на реке, а потом — от глаз Прайс, в темноте кажущихся такого же цвета, что и вода.
Если бы Джастин был жив, думает Хлоя, то он бы порадовался, что у нее есть кто-то, с кем можно сидеть до рассвета.
Джастин.
Сердце сжимается до боли, и ее распухшая изнутри грудная клетка противно ноет, словно мысли могут царапаться.
— Хотите поговорить о мистере Уильямсе? — спрашивает Макс, словно почувствовав.
— Я не знаю, — глухо отвечает Прайс, щелкая зажигалкой. — Я бы сказала «нет», но он все еще…
— Внутри, — подсказывает Макс. — Он все еще внутри вас. Я скажу глупость, но я представляла всегда, что внутри болит от того, что ушедший человек выскребает для себя пространство где-то в груди. И пока он там не уляжется, не устроится, не расположится, как ему удобно — будет болеть.
Хлоя уже хочет сказать «действительно, глупость», но вместо этого просто кивает.
— Ты много кого потеряла?
Больше тысячи человек, думает Макс, отворачиваясь от окна.
— Да. — Две буквы крошатся стеклом на пыльный пол кухни. — Очень много.
— Знаешь, — говорит Хлоя, — однажды мы с Джастином решили, что будет круто пойти в зоопарк вместо практики в пожарном депо…
Когда Хлоя заканчивает говорить, за окном просыпаются первые лучи солнца; но Макс опускает жалюзи, чтобы сохранить атмосферу доверия, и тонкие полоски света падают на ее кожу, позволяя рассмотреть мельчайшие детали: россыпь веснушек или маленький шрам на щеке.
А потом Колфилд подходит к Прайс и обнимает со спины так, словно они знакомы много десятилетий; словно прошли одну на двоих войну; словно потеряли одних и тех же людей и встретили одни и те же радости. Так обнимают тогда, когда в мире не остается слов; и воспаленная, искусанная пчелами Хлоя чувствует, как кто-то гладит, залечивая, ее ранки изнутри; и она как-то совсем не по-взрослому доверчиво откидывает голову назад, закрывая глаза.
Макс всем сердцем мечтает, чтобы хотя бы одной душе в этом мире стало легче.
— То, что мы встретились, — шепчет она одними губами, вдыхая запах волос Хлои, — это какое-то чудо.
Но чудеса должны оставаться в тайне.
Комментарий к семь. Пора что-то сказать уже, да? Давно не писала комментарии к частям.
Спасибо большое за ваши эмоции, отзывы и оценки, за каждый отклик и просто внутреннее переживание. Спасибо, спасибо, спасибо.
краткая
Инсайд.
====== восемь. (1) ======
Комментарий к восемь. (1) Внимание! Это важно! Глава может задеть чувства верующих, оправдать рейтинг и немного шокировать.
И еще пара деталей:
1) План-схема гаража-парковки, составленная @A_Oleniy https://pp.userapi.com/c845216/v845216173/45331/z7aV-esHihA.jpg
Она поможет Вам в дальнейшем ориентироваться, кто-куда-откуда-пошел-пришел.
//
2)*В больницах Америки парамедики работают разным количеством бригад (от одной до четырех) в три смены: утреннюю (с семи утра до трех дня), дневную (с трех дня до полуночи) и ночную (с полуночи до семи утра). Дневная смена длится дольше и оплачивается выше, чем ночная.