Очень краткая
Инсайд.
отравленный воздух прожигает дыхательные пути — пахнет гарью, весной, потерянными людьми, и запомни: никогда больше не моли никого о любви — сами придут и дадут, как Воланд тебе говорил.
просто выдохни, осмотрись, рассвет мажет красным по голубому — пора, дорогая, пора, соберись.
прерывай кому.
Утром Макс исчезает. Растворяется. Пропадает.
Но оставляет Хлое напоминание о себе — запах хлорки, от которого просыпается Прайс, и ментола, повисшего в воздухе тяжелым облаком.
Макс забирает песчинки на полу, комки пыли по углам, мертвых насекомых на подоконнике; забирает грязную посуду и налет на плите, неоплаченные счета за электричество; забирает всю грязь, оставляя после себя порядок — чашки развешаны на крючки, тарелки поставлены на сушилку, стиральная машина тихонько гудит, достирывая очередную порцию одежды — первая уже сушится на специальных тонких веревках.
Хлоя наудачу щелкает выключателем.
Во всей квартире включается свет.
Хлоя ненавидит эту девчонку так же сильно, как хочет обнять и потрепать по голове; но на эмоции у нее не остается времени — только душ, чистая форма и поездка до работы.
До дневной смены, плавно перетекающей в ночную, остается всего час.
*
В ее отделении больницы десять бригад парамедиков, работающих в три смены*, и в каждой из них есть кто-то, кто знает Прайс; поэтому она долго принимает фальшивые соболезнования, прежде чем добирается до черной машины с цифрой «семь».
Стеф лениво жует жвачку, качая ногой в воздухе; остальных пока не видно.
— Босс сказал передать тебе, что попозже даст нового водителя, — говорит она, и это ее «нового водителя» заставляет внутренности Хлои скрутиться. — Мне так жа…
— Заткнись, — бросает ей Прайс. — Не могу больше слышать эту херню.
Стеф примирительно поднимает руки.
— Прости.
Хлоя молча наблюдает за тем, как рядом паркуются «шестерка» и «восьмерка»; огромные двери распахиваются, и один за другим парамедики пожимают друг другу руки, довольно обсуждая что-то: их смена только что кончилась. Стрелка часов уверенно ползет к трем дня.
Прайс обменивается новостями с их боссом — тот сетует на количество наркоманов и душевнобольных, жалуется на давление и возносит руки к небу, когда речь заходит о центральном районе.
— Лучше избавься сразу от этих вызовов, — хохочет он, — не бери рацию. Там одни бандиты устроили перестрелку, так мы чуть сами не приняли в этих боях участие. Зато за братков своих они переживали, как ни за кого и никогда, даже пытались нам кортеж устроить.
Хлоя кивает, дежурно улыбаясь.
Когда становится ровно три, ее резкий командный голос пронзает бетонные стены гаража:
— Седьмая, становись на перекличку.
Заложив сигарету за ухо, Прайс держит в руках папку и ручку — воплощение строгости порядка и праведности помощи.
Пять имен, думает Хлоя, пять имен, не шесть, как обычно; но на смену чувству тоски приходит беспокойство: надо найти кого-то, кто будет работать сегодня в машине и заодно развозить их.
— Я поведу. — Эндж вызывается сам, поднимая руку.
Хлоя благодарно смотрит на него.
Рация шипит и трещит, а затем, синхронно с электронным табло, на котором появляется номер машины, и громкоговорителем, давно уже работающим только наполовину, раздается первый вызов.
— Мы сегодня с тройкой и десяткой, — говорит Хлоя, опуская папку в специальный ящик и ставя подпись. — Думаю, тройка первыми поедут.
И правда — на табло ярко-красным цветом светится цифра «три».
Пока машина отъезжает, Прайс заканчивает с бумажной работой: в уже опущенной папке результаты явки по времени и состояние здоровья команды; в бланке, что она подписывает — принятие ответственности; последний листок прикрепляется к стопке таких же — отчет по машине, который должен был сдать Джастин.
Хлоя прислоняется к столбу и щелкает зажигалкой, демонстративно игнорируя табличку «не курить». Она давно смекнула, что если повернуться к камере спиной и держать сигарету поближе к урне, то на записях потом никто ничего не увидит; а батарейки из датчика дыма они с Джасом вытащили еще года полтора назад.
У нее нет времени на скорбь, но есть силы на то, чтобы искать в каждом предмете крохи воспоминаний, собирая их, словно в компьютерной игре, и в конце концов получить победный памятный щит-значок, мол, и тут было, и здесь, и вот так тоже…
Хлоя трясет головой. Что угодно, только бы не думать так.
Надо будет рассказать Макс про батарейки, скользит в ее голове мысль, она будет смеяться.
— Кофе? — Брук подает ей высокий стакан, и Хлоя вздрагивает от неожиданности.
— Спасибо.
Кофе на вкус как вода с молоком; Брук сама выглядит какой-то недоделанно-недоочеловеченной: изломанная острыми углами выпирающих костей, в грязной майке с нелепыми вырезами до талии и высоким, идеально ровным хвостом без единой торчащей волосинки, Скотт похожа на человека, который спасает чужие автомобили, а не жизни.
— Все ок? — спрашивает Прайс. — Ты выглядишь изнуренной.
Брук отмахивается:
— Я провела ночь не дома, — подмигивает она. — Мой отец… — Парамедик хочет договорить, но запинается и быстро закрывается в себе. — Короче, долгая история. Все ок, — повторяет она. — Пойду помогу Джас… Энджелу с загрузкой.
Хлоя не хочет уточнять, что за загрузка; просто собирает еще одну крупицу воспоминаний, тушит сигарету о стоящую прямо под знаком урну — кажется, ее притащил сюда кто-то из третьей — и возвращается к машине как раз в тот момент, когда на экране возникает цифра «три».
— Пожар в церкви Святого Патрика, — трещит рация, — повторяю: пожар в церкви…
— Приняли. — Энджел запрыгивает в машину и пристегивается. — Поехали, братья мои, спасем же горящую обитель добра и блага…
— Фу, как неприлично, — поджимает губы Стеф, наблюдая, как Тревор захлопывает дверцу. Машина трогается с места. — Нельзя так о…
Энджел включает сирены, заглушая ее гневную тираду.
*
От Больницы Провиденс, где находится их отделение, до Католической церкви Святого Патрика ехать чуть больше двадцати минут; с мигалками и сиренами — десять, но Хлоя все равно не понимает, почему вызвали именно с их больницы, а не с Центральной, ведь там тоже есть отделение — правда, всего с четырьмя машинами.
Вслух она этого не спрашивает, просто молча смотрит в окно, наблюдая, как за стеклом проносятся высокие дома из стекла и стали — US-30 проходит через весь центр.
Рядом с ней Зак и Тревор синхронно перешнуровывают тяжелые ботинки; Брук роется по карманам своей формы, достает ножик — самый нестерильный предмет, который только может быть — и играет им, вызывая раздражение сидящей справа Стеф.
— На кой-черт тебе нож?
— Я вскрываю им все пластиковые контейнеры, — отвечает Брук. — А ты зубами раздираешь их на части, что ли?
Стеф обиженно засовывает себе в карман рукав для измерения давления, туда же отправляется ключ для кислородных баллонов.
С водительского сиденья доносится голос Энджела:
— Дым валит столбом, готовьте маски!
Зак раздает всем одноразовые респираторы; Хлоя вешает его на шею, но пока не надевает; Брук завязывает волосы в пучок и закалывает шпилькой. Тревор и Стеф синхронно поднимаются к шкафчикам наверху кабины и достают оттуда перчатки.
Пробка на Девятнадцатой Авеню расступается перед ними, как вода перед Моисеем — поток машин превращает две линии в три, создавая им дополнительную дорогу, но в конце они упираются в ограждение — там, на Савьер стрит, регулируемый перекресток огорожен желтым забором.
И когда только успели поставить?
К их приезду пожарные уже успевают потушить основную часть большого трехэтажного здания, и сейчас в небо поднимаются остаточные клубы черного дыма, в основном — от купола, в котором огонь все еще полыхает; и Хлоя совсем теряет нить времени — от начала вызова до их приезда прошло минут десять, когда только успели все…