Хлоя останавливает машину, не в силах отвести глаз от медленно разрушающейся скалы; а потом ее словно бьют под дых — и она заводит мотор, нажимая на педаль газа с удвоенной силой.
Но все равно опаздывает.
Самые страшные двадцать минут дороги в ее жизни, пустота на радиоволнах, щемящее чувство в душе, отключенные телефоны и рой пчел в низу живота.
«Пан Эстейтс» разносит самым последним, будто смеясь над теми, кто смог пережить торнадо у самого берега; огромные обломки, бетонные плиты, куски стен — торнадо не щадит ничего, разрывая на части миллиарды долларов, разнося их по всей Аркадии.
Дорогу перекрывают поломанные деревья, и дальше, до дома, Хлоя двигается пешком — это занимает слишком много времени, которого у нее нет. В одной руке держа телефон, прижимая капюшон толстовки к голове, Хлоя пытается пробраться сквозь острые, мокрые ветки.
Но выбирается она только к руинам.
От ее города не остается ни-че-го, ни одного здания, ни одного дома, только обломки, развалины и пыль.
Дождь не щадит никого — его капли становятся кислотой, выедающей внутренности Хлои, когда она пытается определить, где в этих серо-красных фрагментах раньше был ее дом.
— Хлоя! — окликает ее знакомый голос.
Рейчел. Мокрая, с волосами-сосульками, разбитым носом, вся в царапинах, но такая живая Рейчел кидается в ее объятия.
— Боже, где ты была, я всюду тебя искала!
Она плачет — или просто капли дождя попадают ей в глаза и стекают, словно слезы, — и утыкается ледяным носом в шею Хлои, оставляя алые кровоподтеки.
— Есть кто живой? — кричит Прайс. И жалобно, почти всхлипывая, сорванным голосом добавляет: — Мама?..
Может быть, она ее услышит.
Хлоя надеется на это еще три часа — ровно через столько прибывают спасатели; и все три часа они с Рейчел боятся даже сдвинуться с места, вцепившись друг в друга. Несколько бригад — в том числе и парамедиков — сразу отправляются к побережью, прочесывают береговую линию, и, когда на Хлою, дрожащую от холода, накидывают серый плед, она слышит детский плач.
Ребенок с фотоаппаратом и огромными испуганными глазами смотрит на нее; и Прайс узнает в этой девочке соседку по улице, одинокую, забитую и прозванную чудилом. Пластик сломан — безвозвратно, не поможет даже изолента; она плачет еще сильнее — растрепанные каштановые волосы лезут в лицо; но, едва взглянув в глаза Хлое, замолкает.
Прайс пытается улыбнуться, но вместо этого на ее лице получается гримаса ужаса.
А потом Хлоя слышит радостное:
— Нейтан!
И выпускает Рейчел из объятий.
Настоящее время
Хлоя выныривает из воспоминаний, когда ей начинают вправлять вывихнутые пальцы; Энджел не произносит ни слова, пока Прайс ойкает каждый раз, когда сустав с хрустом становится на место. Ей наносят мазь — тепло рук доктора чувствуется даже через перчатки — и велят посидеть так еще сорок минут, а потом снова оставляют наедине с Линном.
— Итак, — тихо говорит она. — Ты увидел меня первым. Я тебя не помню, Эндж. Вряд ли я вообще помню кого-то, кроме тех, кто выжил.
— Это нормально, — пожимает плечами парамедик. — Восемь лет прошло. Было бы странно, если бы ты помнила. Но ты держалась тогда молодцом, — улыбается он и грустно добавляет: — И после… тоже.
После, вспоминает Прайс. После всего, что было, когда их отвезли в какой-то дом, в котором они прожили ровно сутки; выделили одежду, отправили в душ, накормили и начали спрашивать, есть ли у кого-то родственники и кому можно позвонить. Прескотта забрали вместе с Рейчел, а Хлоя так и осталась в том доме — уже позже она узнала, что это был какой-то церковный приют, что-то вроде убежища для пострадавших от катастроф.
Через несколько дней на опознании тел она снова увидела Нейтана и Рейчел, но держалась стороной, а девчонки нигде не было, она про нее вообще и думать забыла. Потом начался колледж, академия, общежитие, первые подработки и практики — и все завертелось, закрутилось снова, оставляя прошлое далеко позади, напоминая только кошмарами и парой до сих пор не заживших шрамов.
— Хлоя, ты опять утонула в воспоминаниях? — смеется Энджел.
— Эндж, мне нужны документы в архиве, — внезапно, будто очнувшись от долгого сна, говорит Хлоя. — Государство же следит за такими, как мы? У кого-то есть записи, кто из выживших чем занимался и куда был отправлен?
Линн раздумывает пару минут, а потом кивает:
— Да, думаю, да, где-то точно есть такие документы, у опеки уж точно. Можем поднять, если надо, у меня там друг работает.
— Как быстро?
— За пару дней постараюсь все выяснить. Вас там было-то всего четверо. Не трудно найти.
Прайс вздыхает. Время — определенно не ее друг.
*
Хлоя выходит из больницы через три часа, прижимая к себе перебинтованные вспухшие руки, напоминающие ей культи, и шаркающей, нетвердой походкой направляется на бульвар в надежде поймать такси.
Энджел идет рядом, пытаясь ее отвлечь, но голова Хлои занята другим.
Почему за все те дни, что она работает с этими людьми, она никогда не обращала внимания даже просто на их внешность?
Взять, к примеру, Тревора. Она роется в памяти, выуживает образ — смуглый, невысокий, с растрепанными каштановыми волосами, постоянно строчащий кому-то СМС-ки. Или Стеф: рыжие волосы, спрятанные под шапку, острые черты лица, излишняя деловитость, служащая поводом для перепалок с ненавидящей формальности Брук. От Брук ее мысль перескакивает на Зака — белокожий шатен под два метра ростом, с накачанными мышцами и рваным шрамом на ключице. Она бы никогда не сказала, что Зак умеет краснеть; быть может, это Брук на него так действует?..
Мысли скачут и разбегаются, подмечая детали; фотографическая память Хлои дает ей определенное преимущество.
— Я бы проводил тебя, но, вижу, тебя уже ждут. — Энджел вновь выдергивает ее из мыслей.
— Что? Кто?
На секунду ей кажется, что он про Джастина.
На секунду.
А потом она видит серую джинсовку, и все мысли теряют свою значимость.
Макс улыбается ей, как умеют улыбаться только дети — искренне-радостно, и ее ярко-желтый сарафан взметается на ветру, обнажая худые коленки с синяками.
— Колфилд, — выдыхает Хлоя, салютуя забинтованной культей. — Зацени, что у меня!
Макс срывается с места и крепко-крепко обхватывает Хлою за талию, неловко прижимаясь и вдыхая больничный запах. Ошарашенная таким поступком Хлоя улыбается и как-то нелепо шутит, но слова гаснут в растрепанных волосах.
Колфилд такая маленькая — ее макушка едва достает Хлое до плеч; и Прайс почему-то находит это слишком милым.
Настолько милым, что не задается вопросом, как Макс Колфилд оказалась у ее больницы.
*
— Господи, Колфилд, ты чертова извращенка! — Хлоя смеется. — Пить кофе через трубочку, боже, кто вообще мог до этого додуматься?!
Макс обиженно надувается.
Они сидят на широкой кровати Хлои: Макс, одолжившая у Прайс футболку и домашние штаны, и Хлоя — все еще в уличной одежде, на подстеленном под нее коврике, потому что они обе пока еще не придумали, как переодеть парамедика так, чтобы Колфилд не сгорела со стыда, помогая. Прайс мечтает о душе, но помалкивает, потому что это будет еще более неловко, чем помощь с одеждой или туалетом.
Но кофе через трубочку!..
— Ладно, валяй!
Макс подносит зеленый пластик к губам Хлои, и та, осторожно обхватив его губами, делает глоток; Колфилд ловит момент, когда кофе соприкасается с губами парамедика, и жалеет, что ее сумка осталась в коридоре.
Она убирает чашку слишком рано, и крошечная капля стекает по подбородку Хлои вниз.