Секунда — и Макс ловит ее подушечкой указательного пальца и сует в рот.
Хлоя вскидывает бровь.
Колфилд густо краснеет.
— Простите…
— Слушай, Макс, ты и после первой брачной ночи будешь мне выкать? — спрашивает Хлоя.
— После… что? — Макс зажимает рот ладошкой и краснеет еще больше, становясь похожей на спелую помидорку. — Нет!!! Просто ты… вы… старше… И я не могу сейчас!
— А после ночи сможешь? — Хлоя закусывает губу и улыбается.
И пока Макс возмущенно пытается подобрать нужный ответ, Прайс смеется так громко, как не смеялась очень давно, машет забинтованными руками, падает на спину — и все никак не может успокоиться.
Потому что все, что происходит вокруг нее — просто смешно. И эта нелепая, хрупкая, но такая уверенная в себе девчонка — тоже смешная, только вот Хлое не смеяться хочется, а плакать, рыдать, глядя на нее, и раздирать на себе кожу ногтями; потому что в Макс до сих пор есть что-то, что заставляет ее нечеловечески дрожать и подкашиваться, кренясь; будто бы это Колфилд делает ее слабой, а не наоборот; будто бы Колфилд спасает жизни, а не она; и Хлое так хочется обломать эти ее острые углы, уничтожить броневые шипы, заглянуть в серебро глаз и узнать, что там внутри.
Но Хлоя не может.
Потому что эта девчонка — растрепанная, с огромными мешками под глазами, с тощей, нескладной фигурой и какими-то тайнами внутри себя — эта девчонка заставляет ее сейчас просто существовать.
И это странное осознание — понимание, что кто-то все-таки может оказаться рядом с такой, как Прайс, — делает ее лучше.
Прайс просто боится себе признаться, что Макс может исчезнуть.
Как можно бояться потерять человека, которого в сумме знаешь меньше сорока восьми часов?..
Колфилд терпеливо ждет, пока Хлоя успокоится в своем внутреннем монологе и наружном смехе, а потом поднимает указательный палец и со всей серьезностью произносит:
— Я придумала, как вас искупать.
— Ну?
— Я посажу вас в ванну!
— Там вода прозрачная, — ехидно подмечает Прайс.
— Я залью все пеной, чтобы спрятать там вас, а пока вы будете наслаждаться водичкой, я разбинтую руки — как раз вам будет можно снять повязки. Я чертов гений! — Макс сдувает прядки с лица.
Хлоя машет забинтованной рукой, мол, делай, что хочешь, только запихни меня в воду, и Колфилд уносится в ванную.
Прайс откидывается на подушки и, ни о чем не думая, смотрит в потолок.
…Когда Макс наконец зовет ее, Хлоя почти спит, но все же открывает глаза и лениво поднимается, чтобы поплестись в ванную.
— Я сейчас помогу вам снять все это, хотя это будет проблематично… — говорит Макс, нахмурившись. — У вас есть еще комплекты формы? — Получив в ответ кивок, Макс тянется к лежащим на полке ножницам. — Тогда я разрежу. Окей?
— А белье? — усмехается Прайс.
— Я не буду смотреть!
— Ну-ну, — смеется Хлоя. — Ладно, давай. Этот огромный слой пены выглядит достаточно внушительно, чтобы ты не покусилась на мои прелести.
— Я вовсе не…
Хлоя закатывает глаза.
— Режь уже.
Ножницы с трудом режут прочную ткань парамедиковской формы — Хлое не во что было переодеться после больничной рубашки, — и на пол сыпятся комки грязи пополам с кровью. Раздается треск, шелест, пыхтение — и Хлоя чувствует, как одежда падает на пол.
Повисает тишина.
— Хлоя… — едва слышно говорит Макс. — Я должна кое в чем признаться… Я еще никогда никого не раздевала.
— Это не больно, — улыбается Прайс. — Попробуй. Разрешаю потренироваться на себе.
У Макс дрожат руки, когда она расстегивает крючки на черном лифе Хлои, а потом она пальцами поддевает резинку хлопковых трусов и тянет их вниз.
Она не закрывает глаза.
Хлоя не говорит ничего.
В полнейшей тишине Макс делает шаг назад и отворачивается.
Раздается плеск воды, блаженный стон, и Колфилд, повинуясь внутреннему порыву, резко разворачивается.
Прайс сидит, опустив руки по обе стороны ванной, чуть согнув одну белоснежную ногу в колене, вторую — полностью выпрямив, и пена закрывает ее грудь ровно на миллиметр выше дозволенного.
Макс выдыхает.
— Схожу за… за…
— Салфетками, — подсказывает ей Хлоя.
— Да. Салфетки.
— И полотенце.
— И полотенце.
— Макс, о чем ты думаешь?
— Полотенце.
— Оно и видно. — Хлоя устраивается поудобнее. — Давай. Разбинтовывай. Я готова.
— Вам хоть больничный дали? — бурчит Колфилд, усаживаясь на колени рядом с Хлоей и бережно разрезая первый узелок.
— Линн меня подменит до конца недели, — кивает Прайс. — Так что формально да. На целых пять дней.
Макс молча разматывает бинт, не прерывая возникшую между ними тишину. Грязно-белая марля в пятнах крови от разбитых пальцев потихоньку становится все тоньше и тоньше, обнажая кожу. Макс боится, что увидит там кровавое месиво, но, вопреки ее ожиданиям, под бинтами оказываются просто глубокие ссадины и порезы, требующие постоянной обработки и специальных пластырей.
— Пошевелите.
Макс завороженно смотрит, как Хлоя хмурит брови и очень осторожно, но уверенно приподнимает каждый палец.
— Я сейчас отпущу вашу ладонь, хорошо? Может быть больно. Мне нужно разбинтовать вторую.
Хлоя пожимает плечами — ее глаза закрыты, и она выглядит абстрагировавшейся от реальности.
Макс приподнимается, стараясь не тревожить и не задеть другие части тела Хлои, но ванна оказывается слишком высокой, чтобы Колфилд дотянулась до второй руки.
— Чуть приподнимите руку на меня, хорошо?
Хлоя послушно выполняет команду; Макс упирается одной рукой о скользкий бортик, а второй поддевает ножницами бинт.
— Вот так… Отлично… Сейчас, я только разрежу узелок… Ох…
Ножницы выскальзывают из ее рук и падают в воду, Макс пытается их подхватить, но мышцу левой руки предательски сводит, и она выгибается, повернув голову.
И оказывается лицом к лицу с Хлоей.
Требуется мгновение, чтобы их губы соприкоснулись, и еще секунда, чтобы они обе поняли, что происходит; и Макс чувствует стыдливую волну жара, охватившую ее, когда Прайс от удивления пытается сделать вдох, раскрывая губы чуть сильнее.
Но на то, чтобы отстраниться, Макс нужна вечность.
— Мать твою, Колфилд… — начинает произносить Хлоя.
— О боже, простите… Черт… Я…
— Колфилд…
— Я не хотела… То есть я… Я не специально…
— Колфилд…
— Простите, простите, простите…
— Колфилд! — рявкает Прайс. — Подожди меня в комнате.
— Но как вы…
— Я справлюсь.
И когда за Макс закрывается дверь, Хлоя с головой уходит под воду, наплевав на боль в каждом суставе.
Меньше всего на свете она хочет выходить из ванной.
Меньше всего на свете она хочет, чтобы в нее влюблялась восемнадцатилетняя странная девчонка.
Меньше всего на свете она сама хочет влюбляться.
Потому что сейчас самое неподходящее для этого время.
Комментарий к восемь. (2) Возвращаюсь в свой привычный объем, пью кофе и жду солнца.
с букетом ромашек
Инсайд.
====== девять. ======
как ритм внутри тебя замыкает круг,
так из меня твои прорастают корни,
не разорвать — по силе равны клейму.
каждая строчка рвется из ребер воем.
к боли всегда привыкаешь по чьей-то воле,
а отвыкать приходится
одному.
Иногда Макс Колфилд думает, что будет, если она вдруг умрет.
Исчезнет ли что-то вместе с ней? Уйдет ли куда-нибудь ее способность? Или она только для нее? Что-то вроде избранности, одной из миллиарда, единичного случая.
И что тогда станет со временем?
Она вообще может умереть?
Время для Макс Колфилд течет не так, как для других — оно всегда рядом с ней; подними руку, разожми ладонь, сосредоточься на мгновение, в которое хочешь вернуться — и вот уже пространство вокруг сжимается, трещит и рвется, образуя новую картину.