Уже успевший вернуться Майкл трогает ее за локоть:
— Слышала про обвал? Нам надо бежать. Бен отводит всех, кого ты нашла, вниз, остальные здесь, но надо убираться.
— Там может быть человек, — настаивает Прайс. — Помогите мне!
— Бен, — Майкл кричит в рацию ответ на какой-то вопрос, — двести девятнадцатая, конец коридора.
Бен появляется через секунду, весь в крови и копоти, потерявший свою аптечку, с огромным порезом на щеке и пожарным топором в руках, но все равно улыбающийся:
— Я нашел топор! — Первый же удар превращает кусок двери в щепки. — Как же я люблю свою работу!
Бах!
— Бен-лесоруб. — Прайс качает головой и смеется.
— Осторожно, там может не быть пола вообще, — предупреждает Бен. — Хотя падать невысоко, так что действуй.
Когда Майкл, самый худой и жилистый из них, протискивается в образовавшуюся щель, у Хлои замирает сердце: если сейчас там никого не окажется, она может подставить их всех под удар.
Но Прайс ошибается — за дверью слышатся голоса, глухие всхлипы, успокаивающий голос Майкла, вечное «Парамедик, седьмая бригада, мы здесь, чтобы помочь», и, наконец, в деревянной щели показывается девчонка.
Последнее, что запоминает Хлоя, — это ее испуганные светло-серые глаза и собственный крик.
Потом здание рушится — и она падает вместе с ним куда-то вниз, головой на камни, и остается лежать, потому что боль в затылке способна заставить перестать мыслить даже самый закаленный разум.
Воздух наполняется криками, они слышны отовсюду: из раций, из громкоговорителей на машинах, из огромных рупоров, закрепленных на остатках университета:
— ОТОЙДИТЕ ОТ ЗДАНИЯ!
Чьи-то руки оттаскивают ее от места, куда через секунду падает огромный камень, и Хлоя часто-часто моргает, пытаясь вернуть потерянную от боли концентрацию.
Она смотрит вверх: там, где она была минуту назад, больше ничего нет, только груда кирпичей и огромное облако пыли.
Ее руки действуют сами собой: открепляют рацию, находят канал, и она тоже кричит, стараясь быть громче всех сигналов тревоги:
— Семерка, это Прайс, где вы? Семерка, это Прайс! Семерка! Семерка!..
Новый грохот и кирпичная крошка заставляют ее ползти — на коленях, помогая себе локтями, упираясь в землю подбородком, все еще таща на спине аптечку (и как она только ее не потеряла?). Измазываясь в грязи и чужой крови, Хлоя ползет по направлению к машинам, к лежащим на земле людям, на сине-голубой свет мигалок «скорой», и кто-то снова подхватывает ее, тащит на себе, оглушенную и все еще выкрикивающую имена.
— Где все? — наконец спрашивает она, почти падая в чужую машину.
Парень с десятой парамедиковской качает головой:
— Там сейчас будут разбирать завалы, может, кто и остался жив. Все накрыло к херам…
На слабых и трясущихся ногах Прайс делает попытки встать, ладонями упираясь в нагретый солнцем металл машины.
Несколько минут назад она еще была там.
А теперь никакого «там» нет — посреди общежития только огромная гора камней, из-под которой даже не слышно криков, и первые всполохи пожара.
Парень из десятки ошибся.
Не выжил никто.
*
Через неделю ее вызывает к себе начальник отделения и подает значок — синяя шестиконечная звезда с белой окантовкой и змеей, обвивающей посох Асклепия.
Хлоя знает, что это значит.
Она принимает его без возражений, хоть и не считает себя заслуживающей руководить бригадой; если бы не ее глупость с той девчонкой из двести девятнадцатой, по крайней мере трое из их семерки были бы живы.
У нее остался только Джастин, ждущий ее у входа. Он пожимает ей руку, поздравляя с повышением, и заявляет:
— Пойдем собирать тебе команду. Но сначала…
— Кофе, — улыбается Прайс.
Комментарий к ноль. О господи, мне самой не верится, что я начала что-то новое! Это как сделать татуировку: сделаешь одну – захочется еще.
Сколько раз я стирала и набирала заново, сколько боялась и колебалась написать что-то подобное, но моя бета (да, все та же, она вечная) сказала, что ей нравится – и я решилась.
Первая глава – самая трудная, да?
Беритесь за руки, друзья. Нас ждет новый путь.
с аптечкой за спиной
Инсайд.
====== один. ======
Говорят, неведома свету жалость и малейший промах недопустим,
если я сумела бы, то сбежала б — но никто не вздумает отпустить.
Пусть в руке копьё да под сердцем жало.
На войне и золото не блестит.
Хлоя лежит на крыше больницы, растянувшись под приятным солнцем, выпрямив босые ноги в узких джинсах, сняв толстовку — на ней теперь одна только майка на тонких бретельках; и лишь огнеупорный плед, заботливо подложенный под спину Джастином, не дает ей замерзнуть на холодном бетоне.
Джастин сидит рядом — огромная зеленая футболка, тонкая оправа очков, рваные джинсы и разрисованные вручную ярко-желтые «Вансы».
Они курят с Прайс одну сигарету на двоих, по очереди, по затяжке, и смотрят то на небо, то на отъезжающие и возвращающиеся машины «скорой»; и внутри у каждого из них так спокойно и тепло, что не хочется ни говорить, ни думать — только молчать и курить под синим, без единого облачка, куполом.
Рабочий день в самом разгаре — а они отдыхают.
Непривычное для Хлои чувство.
Рядом, придавленная ботинком Прайс, лежит огромная кипа резюме — из сотни нужно отобрать лишь пятерых, и она тянет с этим уже второй день, пытаясь бороться с тоской, перевернуть страницу жизни, шагнуть на ступеньку вверх.
Вверх — к солнцу, к манящим лучам, в небеса и еще выше.
— …вот бы сейчас на море, — лениво тянет Хлоя, щурясь, — к океану. Золотой песок, волны, ледяное пиво и одиночество, — усмехается она. — Ладно, давай, что ли, попробуем начать эту хрень, все равно ж придется.
Джастин кивает — он вообще такой у нее, понимающий, всепрощающий, всеобъемлющий; любитель джаза и красивых женщин в алых платьях; уж Хлоя-то знает, как он проводит свободное время: высокий и галантный, Уильямс играет сердцами на кончиках пальцев, когда танцует с очередной особой; и только огненно-красные искры летят от их пары во все стороны.
Первый же файл Джастин кладет ей на лицо, потому что Хлое лень вставать, и та прижигает вклеенную фотографию сигаретой.
— Да чтоб тебя, — говорит она. — Что это?
— Кристин Фагот, — читает Уильямс на втором листке, — парамедик расширенной практики…
— Нет!
— Почему?
— У нее лицо страшное!
— Ты только что прожгла его сигаретой.
— Мне не нравится имя, — не сдается Хлоя.
— У нее опыт больше семи лет!
— Она слишком стара для того дерьма, через которое мы проходим. — Прайс выхватывает листок, разрывает его пополам и бросает в воздух. — Что дальше?
— Дай сюда. — Джастин пододвигает стопку к себе. — Мы так никогда не выберем, если ты будешь сама выбирать. Давай по очереди. Итак… — Он наугад достает листок из стопки. — Брук Скотт, двадцать два года, выпускник медицинской академии Сиэтла, парамедик интенсивной терапии. Увлекается инженерингом и новыми технологиями. Средний балл по курсу — четыре и восемь. Симпатичная, темненькая, в очках.
— Отлично, отложи, — машет рукой Прайс. — Круто быть интенсивом в двадцать два, — с завистью говорит она. — Я только в двадцать четыре смогла, после бакалавриата.
— Твоя очередь тянуть. — Джастин двигает кипу бумаг к ней.
Хлоя долго роется в бумагах, а потом выуживает самый мятый листочек и радостно зачитывает:
— У меня джекпот! Тревор Смит, авиационный парамедик, двадцать шесть лет, стаж четыре года, бакалавриат, степень, отличник. На лицо кривой, но мне нравится его перечень заслуг. Отложи тоже. Тащи!!!
Джастин придерживает в зубах сигарету:
— Кристин Форганд, двадцать лет…
— Слишком молода!
— Ладно, еще раз. Марк Адамс, двадцать пять лет, парамедик базового уровня…
— В двадцать пять можно было получить уже степень. Ты проиграл дважды!