— Долго ехать?
За окнами проносятся заправки и мелкие магазины — Ломбард-стрит пересекает всю восточную часть Портленда и упирается в Мост Святого Джонса; но им нужно свернуть на север — туда, в более бедные и менее красочные районы, такие как Кентон и Портсмут.
— Когда надо? — спрашивает Чейз, поглядывая в зеркало заднего вида.
— Вчера вечером. — Хлоя опирается локтем на опущенное стекло и достает пачку сигарет.
— Двадцать минут, — говорит Виктория, облизывая безупречно накрашенные матовые губы. — Пятнадцать, если с мигалками. Десять, если с сиренами.
— Это же злоупотребление…
— Нет, это ты — сплошное злоупотребление, — поддевает ее водитель, пальцем показывая на сигарету.
Хлоя хрипло смеется; Чейз, не дождавшись ответа, нажимает на кнопки — динамики оглушают находящихся рядом водителей сиренами, мигалки слепят сине-красными огнями. Зак из салона говорит, что они испортили самый романтический момент в его жизни.
— Пялиться на мою грудь — это не романтично! — доносится до Хлои голос Брук.
— Но она же такая красивая…
— Ладно, — сдается Скотт, — тогда можно.
Хлоя откидывается на сиденье и, подумав, тушит сигарету.
К дому Макс они подъезжают при полном параде: тут и умудрившиеся поссориться Стеф и Виктория, и Брук, уронившая мороженое на Зака, и воющие на полную громкость сирены, и освещающие все вокруг себя фонари на крышах, и даже мигалки, которые Чейз намеренно забыла выключить.
Неудивительно, что Колфилд вылетает из дома навстречу машине в одной пижаме и тапочках и с дикими глазами бежит по каменной дорожке, спотыкаясь на каждом шагу.
— Что это за лохматое чудило? — Брови Виктории Чейз медленно ползут вверх, когда Хлоя ломится в еще заблокированную дверь, а вырвавшись на улицу, бежит навстречу взъерошенной девчонке.
— Это любовь, — завистливо вздыхает Стеф. — Поехали на базу.
Макс, обнимающая в этот момент Хлою, провожает глазами затухающие красно-синие маячки на крыше машины и затихший динамик, словно оставляющий за собой невидимый след в воздухе.
— Боже, Хлоя, ты в порядке?
Парамедик утыкается носом в макушку Колфилд и дышит ее запахом — медово-коричным, теплым, греющим; Макс молча прижимает ту к себе, комкая в пальцах ткань черной формы.
— Макс, — тихо шепчет Хлоя, наклонившись к ее губам. — Пожалуйста.
И время замирает.
*
Хлоя с ногами забирается на скрипучую односпальную кровать, над которой повешен ловец снов с огромными перьями, и принимает из рук Макс чашку какао со взбитыми сливками.
Для привыкшей к просторной квартире Прайс дом Макс кажется сараем с минимумом необходимых для жизни вещей: кроватью, холодильником, плитой и столом с одиноким деревянным стулом; но все это пестрит красками и мелочами, превращая полузаброшенный дом в уютное гнездо: дырки в выцветших обоях скрыты под фотографиями и плакатами, над окном звенящая японская подвеска с фурином посередине; и Хлое очень хочется подойти и почитать, что же там написала Макс, но она не находит в себе сил.
Кровать оказывается неожиданно мягкой, покрывало — чистым, какао — вкусным, а Колфилд не спрашивает и не допрашивает ее, только делится проводом от зарядки для телефона и скрывается в ванной, откуда выходит с чистой футболкой в руках.
— Тебе бы поспать, — мягко говорит Макс, опуская плотные шторы на окнах.
Синий фурин тихо позвякивает в такт порывам ветра.
— Даже не спросишь, где я пропадала? — устало улыбается Хлоя и, накрывшись одеялом, скидывает форму на пол.
— Проснешься и расскажешь, — уверенно говорит Макс, забирая пустую кружку и подавая Прайс футболку. — Сейчас я радуюсь, что ты в порядке. Это самое важное.
Хлое хочется спросить, где в таком случае ляжет сама Макс, но тут Колфилд распахивает летнее одеяло и забирается под него, удобнее устраиваясь у Хлои на плече.
Фрагменты мозаики снова встают на свои места.
Время вокруг них закручивается в спираль и вновь принимает свой привычный ход.
====== двенадцать. (1) ======
Комментарий к двенадцать. (1) Из-за очень большого объема глава разделена на две части.
Я ясно вижу в этой главе крупные, идеально-гладкие и кристально-чистые осколки разбитого зеркала.
любящая вас всей душой
Инсайд.
и, быть может, это и есть твой тяжёлый крест,
что ты должен нести, чтобы кто-то не твой потом
умер с тобой, но с кем-то другим воскрес,
и на месте руин воздвиг
новый уютный
дом.
В их первую ночную практику Джастин разваливается на переднем сидении, положив ноги на приборную панель, и старательно, с карандашом в зубах, изучает учебник по психиатрии. Каждые три-четыре страницы он ставит галочку напротив определенного предложения, загибает угол странички и продолжает читать дальше.
Хлоя, по привычке держащаяся только на кофе и крепких сигаретах, которые она курит на тогда еще стоявших скамейках со стороны улицы, пристает с глупыми вопросами к начальнику их бригады — высокому и смуглому мужчине с огромными мешками под глазами и охапкой документов, над которыми он корпит.
— А если фибрилляция высокая? А если нет в машине шприцов? А если нужно поднять? А если опустить? А если каталку не смогут удержать? А если…
Хлоя похожа на сине-розового неугомонного кузнечика: она прыгает вокруг старшего парамедика с открытой тетрадью, записывает редкие ответы, задает еще больше вопросов, не дает сосредоточиться. Высокая, хлесткая, нескладная, с волосами цвета фуксия, на которые кое-как напялена темно-синяя шапка, в форме с ярким значком «7», Прайс умудряется раздобыть где-то сэндвич, половину которого сразу же оттаскивает Джастину.
— Что ты делаешь?
Уильямс откладывает учебник, предварительно заложив карандашом место, на котором остановился, и, серьезно посмотрев на Хлою, отвечает:
— Ищу у себя симптомы психиатрических расстройств.
— Много нашел?
— В каждом по два или три. — Крошки белого хлеба ярко выделяются на черной форме. — Так легче запомнить. Смотри, короче, какая тут фишка…
Завтра зачет, послезавтра очередной экзамен, а до конца практики еще две недели; и весь мир у их ног просто потому, что Хлоя раздобыла два приглашения на концерт любимой группы в эту субботу, и плевать, что после смены; они молодые, крепкие, то ли еще будет.
— Скукотища! — тянет Хлоя, глядя на пустующее табло вызовов. — Вот бы пожар где или суицид…
— Или ужин, — вздыхает Джастин.
Тяжелая рука ложится на плечо Хлои, ласково треплет волосы, сдергивает шапку: Майкл, холеный, прожженный жизнью отличник курса, только-только вернувшийся с практики в пожарном депо, стоит за спиной Прайс.
— Успеется, Прайс, — улыбается он белоснежной улыбкой. — И пожары, и суициды, и ужины.
Майкл вызывает у нее священное благоговение, подростковый трепет: он старше всех на пять лет, ему почти двадцать восемь, у него за спиной целая жизнь и огромный опыт; но он все равно возвращается в места, где все начиналось: из спасателей — в пожарные, из пожарных — в парамедики; учеба — его жизнь, и Майклу это нравится.
Хлоя смеется, поднимает упавшую шапку, отряхивает ее и говорит заговорщическим шепотом:
— Пойдем покурим!
— Парамедику не пристало курить, — откликается начальник с другого конца площадки. — Даже не думай, Прайс!
— И как услышал, скотина…
— Прайс!!!
— Простите, шеф, — извиняется Хлоя, закладывая сигарету за ухо. — Парамедику не пристало также жрать, спать и…
— Хлоя Прайс!!!
Она закатывает глаза и, спеша скрыться от разгневанного начальника, юркает на склад.
Здесь нет окон, и только тусклая серая лампочка освещает огромные стеллажи и гудящие холодильники без света внутри. Хлоя всматривается в полки, открывает несколько мягких сумок в надежде найти что-то стоящее и интересное, чем можно будет себя занять, но там только аптечки и какие-то лекарства. Едва сдерживая вздох разочарования, она уже хочет выйти, как на глаза попадается небольшой железный шкафчик с баллонами для маркировки машин.