— Мисс Прайс! — окликают ее сзади.
Дженсон хромой походкой достаточно быстро достигает ее.
— Вы забыли пиджак.
— Спасибо, — растерянно благодарит Хлоя.
Во рту все еще горчит.
*
Хлоя останавливается у окна «Мак-экспресс» и, жуя на ходу чизбургер, едет по Авеню Элбина — маленькой узкой улочке на севере города. Время быстро движется к четырем, и Хлоя ругает себя, что опять мало спала — ночная смена, как всегда, обещает быть сложной.
Детский приют «Bradley Angle House» расположен позади школы — наверное, именно в нее когда-то ходила Макс — и представляет собой небольшое двухэтажное здание с бело-розовой вывеской и табличкой с их контактным номером телефона и надписью «Мы поможем».
Но как бы Хлоя ни ломилась внутрь, как бы ни просила поговорить с ней хоть кого-то — все обходят ее стороной, словно Макс Колфилд стала именем нарицательным, которое нельзя произносить вслух. Лишь одна женщина, моющая полы в туалете, куда заходит Хлоя перед отъездом, произносит странную фразу:
— Здесь вы ничего не найдете.
— И куда мне? — бросает Хлоя, умывая руки душистым мылом.
Женщина пожимает плечами.
— Отлично. Спасибо за совет, — огрызается Прайс, раздраженно встряхивая мокрыми руками. Капли воды разлетаются по стенкам.
Прайс идет по коридорам приюта, чеканя шаг, и в полном замешательстве толкает от себя стеклянную дверь, выходя на залитую солнцем улицу. Прислонившись к нагретому металлу машины, Хлоя достает пачку сигарет и демонстративно закуривает прямо под запрещающим знаком.
Мысли расползаются в разные стороны, и она возвращается к началу — а зачем, собственно, она так тщательно выискивает что-то о Макс, почему не спросит сама? Память генерирует воспоминания, анализирует их встречи и поступки — Колфилд явно не из тех, кто будет откровенничать.
Распахнув дверь машины, Хлоя докуривает, в десятый раз перечитывая первую страницу — у нее осталось еще много зацепок, начиная от социальной службы и заканчивая школой, но интуиция подсказывает ей, что нужно копать глубже.
Зажав новую сигарету между зубов, Хлоя одной рукой держит разлетающиеся от ветра листы, а второй набирает единственный контактный номер фостерной семьи.
Трубку снимают после пятого гудка, раздается шуршание, и юношеский голос с легкой картавостью отвечает:
— Дом Грэхэмов.
====== двенадцать. (2) ======
Комментарий к двенадцать. (2) Помните, я говорила, что глава будет состоять из двух частей? Так вот, я ошиблась. Она будет состоять из трех. Это, соответственно, вторая. Она получилась сумбурной, быстрой, может быть, кое-где форсированной, зато такой живой и настоящей. Вы уж простите меня, если что. Я стараюсь.
вдохновленная
Инсайд.
и ведь уводят, кладут на место, глаза повяжут и жмут курок.
и не жаль любви, только жаль слова, что навылет в грудь.
каждый вопль, ужасный вопль «с тобою никто не смог»
встанет стеной между тобой и тем, чего не вернуть.
Когда Хлоя возвращается домой, чтобы переодеться и поужинать, ее сердце отбивает чечетку, а в висках до головной боли стучит и бьется по венам взбудораженная событиями кровь.
Грэхэмы оказываются добрейшей семьей на земле — и отцу, и матери за шестьдесят, и Хлоя сначала думает, что Уоррен их внук, но ошибается. Ее угощают чаем и пирогом с джемом, кивают в такт словам — да, было дело, была такая Макс Колфилд, конечно, помним, как же забыть-то?
— Трудная девочка, — говорит миссис Грэхэм. — Тяжелый подросток, плохое прошлое, искалеченное детство. И комнату ей дали, и одежду, и в школе Уоррен помогал; мы ей, помнится, кроссовки купили, да только она их попросила вернуть в магазин, говорила все, что недостойна носить подобное. В общем, — женщина ставит на стол кружку со сладким чаем, — девочка была хорошая, но уж больно тяжелая для нас, старичков; мы ведь немолоды, своих детей нет, вот и взяли — Уоррена и Максин, Максин и Уоррена, думали, человеками станут, помогут нам, а как оно оказалось — Максин сама просила ее вернуть, все твердила про убийства какие-то, а однажды, — она выпучивает глаза и шепчет, почти крестясь, — однажды я ее застала за тем, как она себя ножичком кромсает, туда-сюда, под коленями, непонятно зачем. Отвели мы ее, значит, к врачу, а тот посоветовал ей таблетки пить да фотографировать.
— Фотоаппарат свой, — продолжает мистер Грэхэм, сильнее запахивая плюшевый халат, — таскала везде, вся комната в снимках была, жаль, ремонт Уоррен нам сделал, все выбросил, да и девчонка сама многие с собой утянула, говорила, что на память. В общем, полгода мы с ней промучились и потом назад вернули, ужас, как вещь какую-то, все сами сожалеем об этом, думаем, может, стоило ее оставить?
— Нет, не стоило, — быстро отвечает Хлоя, — с ней все хорошо. Правда. Уоррен, говорят, ты с ней дружил? — чуть привирает парамедик.
— Пытался, — вздыхает подросток, — но она одиночка, ей друзья не нужны. Ей вообще никто не нужен, кроме ее фотика и компьютера.
— Это вы ей подарили ноутбук? — Хлоя вспоминает черный лэптоп на столе у Макс.
— Я, — гордо говорит Уоррен. — Накопил и подарил. Она была чертовски рада. А на следующий день она вернулась обратно.
Уже прощаясь и благодаря за чай, Хлоя принимает с собой одноразовый контейнер с куском пирога — «вдруг увидите Макс, так передайте, что скучаем и помним, а нет — сами съешьте» — и ощущает полный душевный раздрай, словно ее изнутри порвали на несколько миллионов лоскутков да так и развесили по всему городу с подписью: душа Хлои Прайс.
В семь звонит Брук — кашель, простуда, температура под сорок; следом за ней и Тревор — сопящий и говорящий в нос; и Хлоя думает о том, что работать в ночь впятером — то еще удовольствие.
— За свой счет, — говорит она в трубку и слышит радостное «спасибо» от обоих.
В семь тридцать Хлоя пытается заснуть, но все мысли вертятся вокруг Макс, и она чувствует себя пчелой, накрытой пластиковым стаканчиком — можно, конечно, вырваться, но для этого нужны силы и рвение, а еще неплохо бы иметь мозги и хоть что-то в сердце.
В восемь Прайс пишет сообщение Макс о том, что да, завтра они выпьют вместе кофе и поболтают, и Колфилд отвечает, что ей бы хотелось подарить Хлое кое-что, а вот догадайся, подумай, никогда не угадаешь.
Макс пишет в пустоту: «Я скучаю»; Хлоя отвечает тишиной в груди и тяжелыми мыслями.
Она чувствует ложь — не эту, не сиротско-приютскую, на это ей плевать, просто есть в Колфилд что-то, что заставляет ее осторожничать, не бросаться грудью на амбразуру, не бежать на эшафот, клянясь в преданности и честности. Макс ее до сих пор пугает и держит в напряжении, заставляя чувствовать тревогу и одновременно с этим сладкое покалывание в груди.
Пирог давно уже остыл на столе, а Хлоя все смотрит на этот кусок бисквита и не может понять, почему Макс выросла такой — винящей себя во всех бедах, с чувством вины и груза на хрупких плечах, но мозг отказывается думать логично, словно кто-то закрыл все страхи Прайс в огромный железный ящик и запечатал на замок.
Только вот ящик дал трещину, и, пока парамедик все еще вертится под одеялом, пытаясь поспать хотя бы час, в эту трещину пролезает что-то жгучее, неприятное, колющее, и у Хлои сводит лопатки.
Поспать ей все же удается — кое-как, постоянно просыпаясь и снова проваливаясь в бездну вопросов без ответа.
На работу Хлоя едет в состоянии, близком к адреналиновому шоку; зрачки расширены, в термосе черный-черный кофе, волосы растрепаны, черная куртка, все еще пыльная, кое-как накинута на плечи.
Слишком много информации требует слишком много времени для ее осмысления.
Энджел радостно кивает ей, Зак пожимает руку, Чейз вяло машет с водительского места, а Стеф и вовсе спит, подложив под голову ультрастерильные повязки.
— Брук и Тревор одновременно свалились с насморком, — объявляет Хлоя. — Хоть убей, не пойму, что с ними делать.
— Понадеемся, что не дадут серьезных вызовов, — пожимает плечами Энджел.