Первый вызов поступает уже тогда, когда они сворачивают на тихие улочки, ведущие к университету — рация громко пищит, раздается голос, сообщающий о вызове, и на экране у Чейз загорается алая точка, автоматически прокладывая маршрут.
— Приняли, — кратко отвечает Чейз в рацию.
Хлоя распахивает глаза одновременно с голосом диспетчера и сразу же выпрямляется. В машине наступает суета — достаются аптечки из-под сидений, убираются телефоны, Виктория включает сирены.
— Что у нас?
— Три девицы купили кислоту по дешевке и решили опробовать перед выпускной вечеринкой. А еще только шесть! — отвечает Стеф.
— Фи, кислота, как банально, — морщит нос Брук. — В мое время было популярно выпивать энергетик со снотворным.
— Ты в том году колледж закончила, — поддевает ее Зак.
— Ой, иди ты!..
— Макс, — Хлоя смотрит на Колфилд, — держись позади меня, ок? И без глупостей.
Колфилд кивает, убирая диктофон обратно в карман. Щелкает затвор фотоаппарата — и первые кадры занимают пленку.
— Приехали. — Машина резко тормозит у въезда в университет.
Макс выходит из машины предпоследней — за ней выбирается тот парень, чье имя она напрочь забыла, молчаливый и серьезный, и уже когда Колфилд поворачивается, чтобы догнать Хлою, тяжелая широкая ладонь опускается ей на плечо.
— Колфилд, значит, — гудящим басом говорит парамедик. — Всю дорогу не мог вспомнить, откуда я тебя знаю.
Макс напрягается так сильно, что у нее сводит ключицы.
— Ты была в приюте у моей бабки Мэй. Видел, как тебя возвращала та семья.
И тогда Макс хочется закричать — от страха и волны какой-то неестественной боли, накрывшей ее с головой, но слова застревают во внезапно пересохшем горле; а медик, все еще не убирая рук с ее плеча, продолжает:
— Не знаю, почему тебя вернули, Макс Колфилд, но знай: здесь ты никому вреда не причинишь, — спокойно говорит он и уходит вслед за остальными.
— Я не… — шепчет Макс, бессильно опуская руки, чувствуя, как между ребер просовывается нож и поворачивается с тонким скрежетом, вспарывая ее грудную клетку.
Макс Колфилд — сильная, убеждает она себя, но в ее светло-серых глазах стоят слезы, и ресницы дрожат, боясь моргнуть. Потому что Макс Колфилд не плачет. Макс Колфилд — сильная девочка с изогнутыми вкривь и вкось костями и такой же незадачливой судьбой, но не плачущая посреди входа в главный комплекс собственного университета.
— Приют? — раздается сзади насмешливый голос. — Так ты сиротка, значит?
Макс резко оборачивается. Виктория стоит, прислонившись к машине, стирая помаду с губ, и презрительно смотрит на нее.
— Тревор забыл обо мне, кажется. — Чейз подносит золотое зеркальце к лицу. — Но я-то всегда помню, что у уходящих самые интересные разговоры. Так тебя еще и обратно вернули, маленькая Макс. Чем же ты так насолила той семье? Украла что-то, как диктофон?
Макс делает шаг назад.
— Это мой диктофон, — отвечает она. — И ничего я не крала!
— Да ну? — ухмыляется Виктория, комкая салфетку в руках. — Знаешь, все складывается идеально: втерлась к Хлое в доверие, ездишь с нами, заливая про проект, а потом окажется, что у нас пропадут вещи из шкафов или лекарства, которые ты потом сможешь загнать кому-то.
— Я просто делаю проект! — повторяет Макс, и фраза, которая должна была стать щитом, ломает ее броню.
— Да тебе никто не верит, Колфилд. — Чейз делает шаг навстречу, нависая над Макс. — Сама не видишь? Только делают вид. Представь, что они с тобой сделают, если узнают, что ты из детского дома, в который тебя вернули. Что скажет на это твоя Хлоя?
Макс сжимает руки в кулаки.
Хлоя.
— Чего ты хочешь? — Голос срывается. — У меня ничего нет!
— Три слова, — улыбается Чейз. — Отвали. От. Нас. Найди себе других.
— Ты из-за Хлои так завелась, да? — горько спрашивает Макс.
Виктория вдруг резко толкает Макс в грудь — острые кулачки попадают под ключицы, и Колфилд падает, теряя равновесие. Фотоаппарат отскакивает от земли в нескольких десятках сантиметров от нее.
Чейз заносит ногу в тяжелом ботинке, и незащищенный кофрой пластик с хрустом ломается.
— Не забывай, где твое место, сиротка, — прищуривается Виктория и добавляет, стряхивая с формы невидимые пылинки: — Пикнешь — и твоя Хлоя все про тебя узнает. Помочь тебе убраться?
— Я никуда не пойду. — Губы Макс превращаются в одну сплошную белую полоску. Она неловко пытается встать и отряхнуться от пыли и земли — сейчас ее и Чейз разделяют только осколки фотоаппарата. — Ты не заставишь меня уйти.
Перемотать.
Ржавым механизмом, прогнившими насквозь шестеренками, каучуковыми лентами время под ее ладонью начинает медленно двигаться, и Макс почти слышит голоса на рушащейся детской площадке в нескольких кварталах от них, как вдруг рука опускается.
Она не может. Она не хочет. Она просто, мать его, не такая. Не ради фотоаппарата или разрушенных жизней, нет. Ради Хлои, ради ее Хлои со шрамом от ключицы до груди, в черном белье, с россыпью родинок; ради Хлои, от которой у нее бегут мурашки по спине и коленки подкашиваются, когда она вдыхает такой знакомый до боли запах.
Ради Хлои, которую она знает несколько недель.
Ради нее — она не может.
И поэтому Макс Колфилд плачет — и злые слезы обиды катятся по ее лицу, серебряными бликами падая на сухую траву, и Виктория Чейз отступает к машине, видимо, чувствуя, что преодолела какой-то порог, через который нельзя было переступать.
Но Макс выпрямляется — так же, как выпрямляется скрученное в тугие спирали время, — и поднимает с земли остатки фотоаппарата — переломанный черный пластик с сеткой трещин по линзе вспышки и объективу, выпавшая пленка с несколькими кадрами, разбитая крышка батарейного отсека.
Он напоминает ее саму — разрушенную и уничтоженную, втоптанную в грязь какой-то девицей, наплевавшей на ее чувства; и Макс начинает было захлебываться от жалости к себе, но быстро обрывает себя, краем футболки вытирает слезы, прячет фотоаппарат в кофру и медленно-медленно переводит взгляд на Викторию.
Чейз смотрит на худую, как ветка, девочку перед собой с невероятно огромными серыми глазами и всклокоченными волосами, выпрямившуюся в сплошную линию, прижимающую к себе фотоаппарат — и ей становится жутко.
Потому что в этих серых глазах она видит ураган — серый тайфун, сметающий все на своем пути, несущий смерть и боль, и Виктории кажется, что она посмотрела в лицо самой смерти.
— Иди на хер, сиротка, — говорит она неуверенно. — Ты чокнутая. — И разворачивается к машине.
Макс обхватывает левой рукой правую, чтобы сдержать себя.
— Колфилд! — Хлоя подбегает к ней, держа аптечку в руках. — Ты чего не пошла с нами?
— Заговорилась с Викторией, — выдыхает Макс. — Прости.
Прайс машет рукой, мол, да брось, и открывает машину.
— Скорая приехала быстрее нас, так что мы только бумаги заполнили, — сообщает она то ли Чейз, то ли Макс, и запрыгивает в автомобиль.
Следом за ней рассаживаются и остальные. Брук и Зак где-то добыли по стакану кофе, и теперь в салоне автомобиля холод смешивается с горечью зерен; Брук расслаблена и весела — то и дело шутит и смеется, Зак хохочет рядом, Тревор молча утыкается в телефон, Стеф громко жалуется Энджелу на чертовых студентов.
Прайс прижимается к бедру Макс, но той будто бы все равно — студентка закрыта в себе и на вопросы Хлои отвечает невпопад, чем вызывает легкое недоумение. Впрочем, до выпытывания тайн дело не дошло: едва они отъехали на километр, рация у Виктории снова задребезжала, и Чейз траурным голосом объявила, что им нужно вернуться.
— Мы что, всю ночь туда-сюда будем? — закатывает глаза Брук. — Опять передоз?
— А что, сегодня ночью может быть что-то другое? — огрызается Виктория.
— Ну да. Сломанная нога, например, или вывихнутый палец, или…