— Заткнись, — рявкает Чейз, отвечая что-то в рацию. — Это седьмая, поняли, выезжаем на новый адрес. Смена направления, — сообщает парамедик. — Едем туда же, но с другой стороны. Массовая драка.
Зак громко вздыхает.
— Макс, ты еще пишешь свое интервью? Так вот, запиши, что парамедики — это не врачи, не спасатели, не полиция, не пожарные и не психологическая помощь!
— Это при том, что ты проходил все эти курсы в колледже, — фыркает Хлоя под общий смех.
— Я тебе сейчас расскажу, как он проходил! — громко говорит Брук. — На всех лекциях он спал, на практике прятался за других, а на экзамене его спасли бицепсы, а не интеллект!
— Интеллект? — переспрашивает Зак.
— Что, новое слово? — хохочет Стеф.
— Я хотел стать хирургом! — обиженно отвечает Риггинс. — Я читал, что большинство хирургов действуют не по накопленному опыту, а по собственной интуиции.
— Ну, интуиция порой куда надежнее, — вдруг тихо вставляет Макс, чем вызывает новый взрыв хохота.
Машина останавливается у распахнутых настежь чугунных ворот, и Колфилд сразу замечает яркие вспышки огней — такие бывают у болельщиков на стадионе. Кто-то бросается прямо на капот, Чейз вскрикивает от неожиданности и ставит передние двери на блокировку.
— Это что такое? — ошарашенно спрашивает Тревор.
— Массовые беспорядки. — Брук уже вовсю роется в новостной ленте. — Стенка на стенку. Первый курс и шестой. Видимо, кто-то что-то кому-то сказал…
— Это понятно, а где полиция?
— В гуще сражений, — пожимает плечами Хлоя, открывая дверь. — Пошли искать раненых. Колфилд, за мной.
Оглушающие сирены полицейской машины раздаются через несколько секунд после того, как Прайс оказывает помощь первому пострадавшему; Макс, не имея под рукой фотоаппарата, старается запомнить все глазами, чтобы потом хоть как-то отразить в проекте. Вот Хлоя наклоняется над побитым подростком и произносит:
— Хлоя Прайс, седьмая парамедиковская, я здесь, чтобы помочь.
Вот она осторожно промывает раны на его лице, накладывает повязку, черным маркером пишет время ее наложения, достает хладпакет и велит прижимать его к голове правой рукой. Левая заметно вывихнута, и Хлоя просит паренька посчитать до десяти и аккуратно вправляет выбитый сустав на место. Раздается писк и сразу же за ним вздох облегчения.
— Жить будешь, — резюмирует Прайс, подходя к следующему.
Макс смотрит на нее с восторгом и каким-то детским благоговением, словно Хлоя совершает что-то неземное; поэтому, когда в руках у Прайс появляется шприц с лекарством, Колфилд пододвигается максимально близко.
— Это не больно, — говорит Хлоя. — Потерпи.
Точный укол в вену — попадание с первого раза, ватка и медицинский скотч сверху, и второй пациент уходит, понурив голову.
Драка заканчивается, не успев толком начаться — выиграли, конечно, старшекурсники. Побитых «малышей», как окрестила их Стеф, очень быстро перебинтовывают, дают обезболивающего и отправляют по домам.
Макс забирается обратно в машину, наблюдая, как Хлоя подбирает аптечку с земли, жмет руку офицеру в полицейской форме и кивает в такт его словам.
Чейз, заполняющая бумаги напротив Макс, пальцами убирает светлую челку с лица.
— Что, сиротка, все, надоело? Поняла, что брать нечего?
Макс молчит.
— Помни, о чем я тебе говорила, — шипит Виктория, зло блестя глазами, а через секунду улыбаясь запрыгнувшей Хлое. — Закончили?
Прайс кивает и разваливается на скамейке, положив голову на колени Макс и закрыв глаза — пара минут отдыха никогда и никому еще не помешала.
Для Хлои все идет хорошо — два вызова из предстоящего десятка проходят гладко, команда вполне себе приняла Макс, ответила на ее вопросы и наверняка пообщалась еще, пока Прайс бегала туда-сюда вокруг пострадавших. И, судя по тому, что Колфилд не достает фотоаппарат, нужные снимки уже сделаны.
Для Хлои все другое: и время, и место пребывания, и небо над головой, алое-алое, закатное; и, когда они едут вдоль по набережной на следующий вызов, она не может отвести глаз от будто налитых кровью алых облаков и золотых лучей.
— Сделаем фото? — говорит она Макс.
Колфилд широко распахивает глаза, но кивает, и Хлоя достает телефон, приобнимает студентку за плечи и щелкает фронтальной камерой.
— На память, — улыбается парамедик.
Для Хлои все другое — мысли проще, четче; в душе, конечно, чертов раздрай, в голове ненужная, бессмысленная информация, на сердце легкое чувство вины, но Хлоя смотрит на закат, на растрепанную Макс в черной форме, так доверчиво прижимающуюся к ней, на свою команду, вполголоса обсуждающую недавний матч по бейсболу — и понимает, что, наверное, она действительно все-таки не одна.
Для Макс все скукоживается и трескается, будто она попала в жидкое стекло и теперь пытается выбраться, но лишь увязает еще больше, и только тонкие нитки-трещины разбегаются от кончиков ее пальцев к реальности.
Макс разглядывает Хлою, чьи синие глаза ловят алые отблески догорающего неба, становясь почти терракотовыми, и думает, что нельзя вот так обманывать, что нельзя недоговаривать, что нужно набраться смелости и все рассказать, да, прямо сегодня, поймать Хлою на смене и все рассказать — да, стащила диктофон у куратора без спроса, да, Виктория разбила ее фотоаппарат, нет, нет никакого проекта, она просто хотела побыть рядом с Хлоей еще немного, и да, она сирота, приютская, возвращенная, но ведь по своему желанию, просто они были слишком хорошими и она боялась сделать им больно, а еще, Хлоя, посмотри на меня, я могу вот так — вскинуть руку, прокрутить время, пожертвовать чьими-то жизнями, сломать пару лодочных сараев, разрушить замки, стереть с лица земли города, смотри же, Хлоя, как я могу, но одно твое слово — и я прекращу, потому что я не хочу, чтобы ты думала, что я плохая, потому что я боюсь тебя потерять, ведь каждая жертва требует все новых и новых жертв, как и время, чертово время, которого у нас с лихвой хватит, только послушай меня, Хлоя, выслушай же меня, вот, приложи ладонь к моему сердцу, оно бьется для тебя, только для тебя, а раньше, мне казалось, не билось, Хлоя. Хлоя, Хлоя, Хлоя…
— Чертово время, — ругается Чейз с переднего сидения. — Ничего не успеваем, пропустили вызов, уехала девятка, ждем следующий, а пока едем к Уиламеттскому.
— Может, стоит обращаться с ним правильно?
Макс не знает, откуда у нее взялась эта смелость — наверное, из-за мыслей о Хлое, а может, ей просто надоело прятаться в уголок.
— Прости, что? — отзывается Виктория.
— Макс… — напрягается Прайс.
— Обращаться со временем? Оно у тебя что, стеклянное? — смеется Чейз. — Давай еще пылинки с него сдувать и здороваться каждый раз. Привет, время! — передразнивает она.
— Нет, — резко обрывает ее Макс. — Просто время нужно ценить.
— А мы не ценим? — Это уже Брук. — То есть, по-твоему, только фотограф может знать цену времени?
— Макс… — Голос Хлои доносится до нее как в тумане.
— При чем тут фотограф? — Макс подается вперед. — Я лишь сказала, что время нужно…
— Ценить, да-да, мы поняли. — Стеф поворачивается к ней, и рыжие волосы сияют всеми оттенками заходящего солнца. — Типа ты ценишь?
— Да, — отвечает Макс, глядя ей в глаза. — Я — ценю.
— Сиро… — Виктория прокашливается. — Колфилд говорит, что мы неправильно распределяем время. Если бы правильно распределили — могли бы кого-то спасти. Я тебя правильно поняла?
Зажженные спички летят в костер, на вершине которого стоит распятая Макс Колфилд, но, подобно Жанне Д`Арк, она не собирается сдаваться. Время — единственное, что принадлежит только ей. Целиком.
Хлоя сжимает ее плечо, заставляя вздрогнуть от неожиданности, и Макс замолкает, успевая лишь кивнуть.
Стеф все еще не сводит с нее глаз и медленно-медленно выговаривает:
— Был у меня друг, тоже все про время заливал, мол, нужно ценить каждый момент; а я ему всегда говорила: твои вот эти мгновения — это веревки, и сколько им ни виться — все равно задушат, как в той книжке. В итоге умер от золотого укола в двадцать семь, — вздыхает она. — И чего, спрашивается, втирал мне про мгновения, если свою жизнь прожил как последний идиот? — Она молчит пару минут, а потом продолжает: — Время, Колфилд, — это то, что ценится в нашей профессии больше всего, заруби себе на носу. Иногда секунда решает все.