Ежедневник.
Хлоя раскрывает исписанные ровным почерком страницы: десятки вклеенных фотографий, рисунки на клетчатых листах, цветные стикеры и заметки.
Нет. Она не будет это читать.
Потому что у Хлои Прайс тоже есть тайны, ее собственные маленькие тайны, скелеты в шкафу, книги-сейфы на полке; потому что Хлоя Прайс уважает личное пространство других людей и…
Просто возвращает его на место.
Может быть, Макс сама когда-нибудь даст его почитать; может быть, нет, но Хлоя чувствует, что сейчас нельзя этого делать. Нужно найти другой способ. Не этот.
К утру Хлою начинает мутить от крепкого кофе, и она прислоняется к дверному косяку, пытаясь унять приступ тошноты, когда звонит в больницу и слышит: «Колфилд, да? Без изменений, простите, мисс Прайс».
Говорят, что делают все, что могут, но Хлоя знает, что они ни черта не делают — только наблюдают и все; потому что Макс не в коме, она в каком-то сумасшедшем сне, и вызволить ее оттуда не получится просто так. Хлоя уже прочитала все что можно в интернете за эти несколько бессонных часов. Хоть адреналин коли, хоть вкалывай тонны серотонина, хоть читай сказки и пытайся разбудить поцелуем — пока Макс не «перезагрузится» сама, чуда не случится.
Прайс очень хочет сорваться и поехать к Колфилд, но у нее сегодня смена — и еще пара неотложных дел, которые надо решить.
Например, разобраться с Чейз.
Шипучая таблетка аспирина растворяется в стакане — и вперед, Хлоя натягивает футболку и шорты — на улице палящее солнце, летний зной, пыль столбом, чертов ветер с Уилламета, — по дороге выкуривает две сигареты, потому что всегда так — две сигареты до работы, шесть — во время и пять-семь — после. Это неизменный цикл.
Черный кофе с молоком, сэндвич с собой, мятые сигареты в заднем кармане — Хлоя Прайс больше похожа на семнадцатилетнего подростка, чем на взрослую женщину: стройные длинные ноги, пружинистая походка, вечный вансовский рюкзак за спиной, мягкие кеды и цветные наушники — кислотно-зеленые, с кричащей в уши «Нирваной».
Синие волосы треплет ветер, и они переливаются на свету. Без своих синих перьев Хлоя не Хлоя, они ее прикрытие, ее защита, ее броня; синева неба сливается с ультрамариновыми прядями, и парамедик делает вдох — утро в Портленде всегда наполнено свежестью, а подступающая духота еще не успевает накрыть ее.
Она приходит самой первой — семи еще нет, в гаражах приятная прохлада, в раздевалке никого, только в прачечной двое из «ночников» забирают чистую форму.
Хлоя быстро переодевается — легкий хлопок футболки, серебряная вышивка «А7», трикотажные штаны и небольшая жилетка вместо куртки: утренние смены всегда очень жаркие.
Через десять минут влетает Энджел, запыхавшийся, в длинной футболке с тканевым поясом и коротких джинсах, отшвыривает рюкзак, с победным криком бросается в душ и подставляет тело холодной воде. Хлоя решительно идет следом за ним.
— Эндж, нам надо поговорить! — громко сообщает она.
— Я тебя слушаю, — отзывается Линн, шаря рукой в поисках полотенца. — Сейчас только, выйду…
Прайс не знает, как он это делает, но через полторы минуты Энджел появляется перед ней в форме, босиком и с растрепанными мокрыми волосами. Чавкая пятками по мокрому полу, он идет к шкафчику, достает носки и запихивает в них мокрые ноги.
— Ну так?
— Ты должен кое-что послушать. — Хлоя протягивает ему наушник.
Вырезанный фрагмент — двадцать минут разговора, десять — в очень быстром режиме с перемоткой пауз, и Энджел, возвращая наушник обратно, присвистывает.
— Что думаешь?
Линн расчесывает мокрые волосы, растрепывает их ладонью, и те кудрями обрамляют его лицо.
— Давай скинем их в шахту, — серьезно предлагает он. — А на деле — ну, ты же не ребенок, Прайс. Месть — сладкое блюдо, но, может, Тревор не так все понял или не знал все до конца, а Чейз просто слишком надменна? Если да, то это можно пережить.
— Ты их защищаешь? — ощетинивается Прайс.
— Нет, я пытаюсь ничего не разрушить. — Линн завязывает шнурки. — Мы только-только сработались. Будет неловко, если ты убьешь сразу двоих. Давай начнем с кого-то одного. Хотя бы.
— Так ты поможешь? — не сводя с него внимательного взгляда, спрашивает Хлоя.
— А куда денусь? — вздыхает Энджел.
Вторник, 7:10
Тряску в машине Хлоя переносит плохо — вызов за пределами города, авария на шоссе, ведущем в город, пробки, солнце, духота снаружи и холод внутри. На Северо-Западном шоссе огромная толкучка из машин — грузовых фур и легковушек, между ними шныряют велосипедисты и мотороллеры; и Хлоя смотрит сквозь затемненные стекла на значки-отметки: до сто двадцать второго километра еще минут двадцать.
— Включи сирены, — ноет Зак. — Мигалки! Давай, ты же водитель!
— Охренеть, — отвечает Чейз, — ты же хирург, давай, оперируй.
— Я не хирург!
— А я не водитель, — парирует Виктория.
В ее светлых, почти платиновых, волосах чуть выше правого виска переливается на солнце металлически-розовая прядь, гармонично сочетающаяся с розовой ленточкой-подвеской на шее.
Хлоя поджимает губы: сначала помада, теперь бижутерия; Чейз — прямое нарушение правил. Наверное, она, как бригадир, может сделать ей замечание или даже не допустить к работе — но это, черт, такие мелочи, о которых говорить не принято. Тем более что Виктория всегда остается в машине, и крошечная подвеска никак не может помешать ей поставить капельницу.
Поэтому Прайс молчит и смотрит в окно — на вереницу машин, медленно плетущихся, а потом вдруг резко отступающих, теснящихся к ограждению, потому что Чейз все-таки включила сирены и мигалки, потому что нужно ехать, опять кого-то спасать, думать о том, сколько там жертв, кому помочь и как доставить их по забитому шоссе в больницы.
Вдалеке раздаются сирены «скорой», исступленно-хриплые завывания из динамиков, недовольные гудки водителей, и Чейз говорит что-то в рацию, кивая сама себе.
Перевернутый, снесший бетонный забор грузовик, автобус с туристами и три легковушки; адская жара, три машины полиции, огражденный участок дороги; очередная пробка и удушливый, едкий запах разлитого бензина.
Прайс выскакивает первой, закинув аптечку за плечо, и бежит к грузовику. Отставая на несколько шагов, за ней следуют Брук и Зак.
— Осторожно! — Зак ловит ее под подмышки и тащит на себя, когда нога Прайс скользит в неглубокий каньон, где кусками рваного железа лежит сморщенный «Кенворд».
Группа спасателей в ярко-оранжевых костюмах уже разрезает пилами дверь — искры летят во все стороны, и Хлоя прикрывается от них рукой. Часть металла с железным лязгом отходит — и Прайс видит самого водителя.
Точнее, то, что от него осталось.
Позади нее Брук склоняется над землей, и ее выворачивает; Хлоя только морщится: телами с половиной головы ее не напугать, даже несмотря на крошечные кусочки мозга, разбросанные по кабине.
— Этому не поможешь, — говорит она. — Пойдем обратно.
Из двадцати туристов пострадало меньше половины; поэтому Хлоя, оставив их на Тревора, Зака и кое-как пришедшую в себя Брук, отправляется к легковушкам: смятые в гармошку цветные железки похоронили в себе не только людей, но и надежду на то, чтобы кого-то спасти.
— Может быть, есть кто в той, что сзади?
Хруст стекла под ногами сопровождается чавкающими звуками — это резиновые подошвы кед наступают в лужи крови; после такого обувь можно будет сразу же выбросить.
Без спасателей не обойтись: даже отчаянная Прайс не полезет голыми руками доставать человека из подобной конструкции; поэтому все, на что она надеется, — что заднюю дверь самой последней машины можно будет открыть. Может быть, там остался кто живой.
Сзади раздаются громкие голоса — это в полиции пытаются разобраться, что произошло, хотя виновных, наверное, уже будет не наказать; Хлоя думает, что первым потерял управление грузовик, пытающийся развернуться под запрещающим знаком, сзади в него врезался автобус, а уже сам «Кенворд» погреб под собой три машины, что пытались затормозить — дорога в город была свободнее, чем из него.