— Хлоя, осторожно!
Удар в спину заставляет Прайс отвлечься от мыслей. Кто-то большой и тяжелый наваливается сверху, и она падает на землю, лицом в пыльный асфальт, больно ударяясь грудью и проезжаясь по дороге ладонями. Над головой пролетает кусок железки — не слишком большой, чтобы снести голову, но достаточный для открытой черепно-мозговой. Раздается громкое «Извините!» и «Вы в порядке?», и все еще оглушенная Хлоя встает, чуть пошатываясь, опираясь на руку извалявшегося в пыли рядом с ней Энджа.
— Черт, — говорит она. — Спасибо. Без тебя эта штука снесла бы мне башку.
— Нет проблем. — Энджел позволяет ей приобнять себя. — Отведу тебя в машину, приложишь лед.
— Я в по…
— У тебя кровь, Прайс. — Его губы недовольно смыкаются. — Не надо работать в таком состоянии. Чейз тебя подлатает, и вернешься.
Хлоя смотрит на руку с разбитой ладонью — содранная кожа щипет и ноет, — а потом пальцами касается груди — и на кончиках остаются алые отметины.
С Энджем она больше не спорит: бессмысленно; поэтому они медленно идут к своей машине, параллельно заверяя подбежавшую Стеф, что все в порядке.
Виктория сдвигает брови в полном непонимании происходящего: она не видела, что произошло, — и Энджел тратит пару минут на объяснения, пока Хлоя усаживается прямо на пол грузовичка.
Чейз молча открывает аптечку, надевает перчатки и достает небольшой дозатор с антисептиком, чтобы промыть ранки. Хлоя кривится и с трудом сдерживает желание убрать руки: прикосновения Виктории, пусть и в перчатках, вызывают волну тошноты.
— Где еще? — спрашивает она, закончив с руками.
Прайс молча снимает футболку, оставаясь в одном спортивном топе. На груди, между ключиц, сетка из мелких царапин — на некоторых капли крови уже успели застыть, некоторые еще кровоточат.
— Будет больно, — говорит Виктория, нажимая на ручку дозатора.
Хлоя тихо и низко шипит, сдерживая стон, и крепко забинтованными руками хватается за поручни по бокам от нее.
— Терпи. Сейчас…
Пока Чейз возится с ватными тампонами, Прайс внимательно разглядывает ее. У Виктории неуловимо проскальзывают аристократичные движения: плавные повороты головы, аккуратность в действиях, сдержанность и прямая спина, словно она проглотила стальной меч. Хлоя видит открытые мочки ушей — несколько пар золотых сережек, родинка и едва заметный шрам; рассматривает лицо — сосредоточенное и уверенное; скользит взглядом по напряженным, сжатым в полоску губам — такие обычно называют властными. Чейз моргает реже, чем обычные люди, — медленно опускает и поднимает длинные ресницы, будто ей это и вовсе не нужно; и Хлоя, приглядевшись, замечает тонкий ободок прозрачных линз на ее каштановых глазах.
— Откуда ты? — спрашивает Прайс, совсем не ожидая ответа.
— Я родилась в Нью-Йорке, если ты об этом, — тем не менее отвечает Виктория, — и лет до шестнадцати жила там.
— А потом?
— Ну, — она пожимает плечами, — потом я куда только не переезжала. Нейтан не любил оставаться долго на одном месте.
— Нейтан? — хмурится Хлоя.
— Мой парень. — Чейз хлопает аптечкой. — Ты чего такая любопытная, а, Прайс?
Парамедик встает, кое-как натягивая футболку. Чернота разъедает ее изнутри — что толку изображать хорошего врача, если ты дерьмовый человек?
— Я все знаю, — говорит она, выпрямляясь.
— О чем? — театрально вздыхает Виктория, но все же делает шаг назад — ближе к бетонному заграждению, за которым начинается лес.
Хлоя тоже выходит из машины и становится напротив нее; Прайс заметно выше Виктории, почти на две головы, и шире в плечах, но Чейз выглядит более слаженной, спортивной, и она даже привстает на носочки, словно готовится сделать какой-то пируэт.
— Ты разбила «Kodak». — Хлоя смотрит ей прямо в глаза.
— Сиротка нажаловалась? — Чейз фыркает. — Так и знала, что она побежит сразу к мамочке. О боже, плохая тетя Вики разбила мою развалюху, пожалей меня, Хлоя, — передразнивает она Макс. — А если ты не пожалеешь, я натравлю на тебя своих верных дружков — шизу и…
Как это происходит, Прайс не знает, или не помнит, или не хочет вспоминать; просто вдруг ее перебинтованный кулак встречается с ребрами Чейз, а потом еще раз, еще — и еще. Хлоя бьет целенаправленно — между грудью, в солнечное сплетение и под ребра, туда, где больнее всего, и Виктория отбивается, хрипя, хватает ее запястья, впивается ногтями, брыкается, упорно держится за сознание и контроль тела; Прайс чувствует, как напрягается ее пресс.
Мгновение — и Хлоя оказывается снизу; пыль от дороги летит в глаза, волосы лезут в рот, голова больно ударяется об асфальт, поврежденные руки ноют; но Чейз не торопится ее бить.
— Твоя гребаная сиротка мне угрожала, — шипит Чейз. — Держи своих шлюх подальше от нас, Прайс. Или ты не знаешь, что такое семья?
Хлоя пытается вывернуться, но Чейз держит ее мертвой хваткой.
— Она же тебе ничего не сделала. — Синева в глазах Прайс превращается в сталь. — Что, бьешь только тех, кто слабее тебя, Чейз? На сильных не хватает смелости?
— Заткнись!
Хлою бьют в плечо — расчетливо-метко и очень сильно — туда, где напряженные и истершиеся суставы чаще всего напоминают о себе, и она задыхается, погружаясь в пучину боли.
Новый удар заставляет Хлою скукожиться — сжаться настолько, насколько возможно, но это не спасает ее от черной пелены, застилающей глаза.
— Я сильнее тебя, — доносится до нее голос Виктории. — Позволь я закреплю урок…
Хлоя пытается закрыться руками, но вместо этого лишь дергает ладонями — суставы больше не слушаются ее, — и, когда Чейз метким ударом выбивает ей плечо, Прайс не кричит — жалобно хрипит, пытаясь сохранить сознание.
Она слышит, как Виктория встает, отряхивая руки; и, на секунду задумавшись, произносит:
— Передай привет Рейчел.
Словно почувствовав, что за этим следует, Хлоя перекатывается на бок, пытаясь защитить живот, но удар тяжелым ботинком приходится не по нему, а в крестец — туда, где сходятся все позвонки, и Прайс выгибается в спине — больше на рефлексах, чем сама по себе, и, издав странный гортанный звук, проваливается в бездну.
====== шестнадцать. ======
честно признаться,
я давно уже сбился с курса и потерял маршрут,
у меня ни тропы, ни дома, нет намеченного пути.
я хочу туда, где меня хоть немного ждут,
потому я совсем не знаю, куда идти.
Макс снится океан — или море, или залив, или тихая бухта; над головой — вечная чернота, опасная и страшная, под ногами — песок, кораллы и ракушки, что с хрустом ломаются, когда она наступает на них; и зачем нужны законы гравитации там, где нет нужды ни в чем?..
Хлоя ставит подпись под отказом от госпитализации — и через секунду падает на руки Заку, едва успевшему подхватить ее; бумага комкается и отправляется в мусорный бак, Хлою размещают в одноместной палате и ставят вечные капельницы. На окнах вместо штор снимки ее костей: плечи, хребет, крестец и пальцы, черные пятна-прорехи, подписи и даты; и запах лавандового масла от ароматизированного увлажнителя воздуха щекочет нос.
Макс бредет по дну, цепляясь за колючие ветки, путаясь в растениях — ей спокойно и хорошо, сзади голубоватым призраком маячит Хлоя, глаза которой все еще закрыты, но цветная вязь слов уже пропала, и теперь Макс может надеяться, что когда-нибудь она посмотрит на нее и позовет вернуться обратно; ну, а пока она будет ходить по дну расщелины, собирать букеты неизвестных цветов, отпускать их и смотреть, как они снова возвращаются на свои места.
Хлоя смотрит в стенку, не моргая — взгляд расплывчат, затуманен, плечи отзываются болью, спину она почти не чувствует: все-таки хорошее обезболивающее притащил тот хирург, чей халат она когда-то одолжила, чтобы навестить Кейт. Ей валяться на койке еще несколько дней, прежде чем она сможет восстановиться; радует лишь то, что через несколько дверей от нее точно так же лежит и Виктория, которую шеф отправил на принудительное лечение. Жаль, что не в психиатрию, думает Прайс.